Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

— Так посидим иль не посидим? — выкрикнула Ангелина.

— Вот именно! — послышался с улицы мужской голос — Вопрос по существу!

Все разом повернулись туда — Иннокентий Хромов, Ангелинин муж, высокий сутуловатый мужик!

— Иди, иди сюда, Иннокентий, — обрадовалась Ангелина, — я тебе с утра место держу. Иди же!

Тот, пританцовывая, дурачась, вбежал во двор:

— Налить ему! Нали-ить! Штрафну-ую!

— За что? Он ведь не работал, — воскликнула Ульяна.

— Все равно налить!

— За него Ангелина отпахала!

— Верно, — услышав, поддакнула Хромова. — Я и за себя и за Иннокентия!

Иннокентию налили и преподнесли:

— До дна, чтоб знал другой раз, как опаздывать!

— Ай, Ангеша, ай, паршивка, он у тебя и так раб, ты бы его пожалела! От беса, от беса!

Вскоре угомонились, по второму кругу сели за стол.

Потом хором тихонечко с подголоском пели:

В этом хоре особенно выделялся тоненький дрожащий голос Анюты.

На улице было уже темно, в домах кирпилинских вспыхнули огоньки, не носилась детвора. Наступила привычная сентябрьская ночь.

Матрену окликнул вдруг с улицы мальчишеский голосок. Она пошла на зов — не Васютка ли? Он.

— Теть Матрена, вас там зовут. Сказали, чтоб позвал Матрену Савельевну.

Она поблагодарила Васютку и пошла туда, где ее ждали.

— Ой-й, Светлана! — узнав дочь и обрадовавшись, воскликнула Матрена. — Каким ветром? Ой, что же ты стоишь — иди в дом, во двор!

Светлана помедлила:

— У тебя праздник, что людей созвала?

— Дурочка ты! — Матрена неодобрительно покачала головой: — Я нынче дом помазала, а люди мне помогли. Люди — вот кто!

— Извини мама, совсем завертелась.

— Ну, что, так и будешь стоять или назад возвращаться надумала?

— Людям боюсь на глаза показаться.

— Дурочка, да они, наоборот, обрадуются.

— Нет, мама, все равно боюсь, осуждают они меня.

Матрена махнула:

— Ну и стой тут, пока все разойдутся.

Светлана заплакала вдруг.

Матрена подошла к ней, положила руку на ее плечо:

— Ну, чего, чего ты, дурочка, расстраиваешься? Ну, записалась на очередь в больнице да и записалась, помучаешься, потерпишь — уж такая наша женская доля, — коль у тебя нет ладу с Геннадием Петровичем и не желаешь от него рожать.

— Не любит он меня, мать! — Светлана уткнулась Матрене в грудь, задергала плечами: — Он Лизавету свою любит!

Матрена погладила Светлану по голове, точно так, как делала она, когда та была маленькою.

— Ну, любит и пусть любит. А ты забудь его, раз так. — Она оживилась: — Ну, хочешь обратно в Кирпили? Переезжай и будем вместе, хочешь?

Светлана отпрянула от матери:

— Не-а, в Кирпили возврата мне нет, у меня тут шлагбаум!

— Скажешь тоже…

— Нет! — категорически заявила Светлана. — Об этом не веди разговору даже, поняла?

Матрена опустила голову:

— И у курицы сердце есть, и она жалостью может проникнуться, а вот ты, Светлана… — Она не договорила, Отвернулась, вытирая углом платка выступившие вдруг слезы.

Теперь пришел Светланин черед уговаривать Матрену:

— Ну, ладно, мать, ну, что ты, ей-богу! Все, может, еще уладится, отец скоро уже вернется, два года, считай, и осталось. Перестань, перестань, мать!

— Для меня они, два года эти, — целая вечность, — и Матрена заплакала еще громче.

Светлана забеспокоилась, заоглядывалась по сторонам: не дай бог, сейчас сюда люди сбегутся!

— Мать, мать, тише! Ну, что ты, честное слово, как маленькая! Народ весь соберешь!

Матрена кивнула:

— Все, все, больше не буду. — Она провела опухшими узловатыми ладонями по щекам, размазала слезы, И тут же умоляюще уставилась на Светлану: — Ну, что, дочечка, пойдем домой, а?

И та сдалась, не устояла перед материнской просьбой, но с уговором, чтоб никто ее не видел.

А во дворе, рядом с новым обмазанным Матрениным домом, продолжалось веселье, шальное, искрометное. Скакали и визжали бабы, вышибая из себя семь потов, заливалась гармошка, тяжело топали ногами мужики, выкрикивая однообразно: «У-уп!», «У-уп!», «У-уп!» Где и силы взялись после целого дня работы.