Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Оглоблин косился на Петра Бродова, но молчал. И Матрена в этом учуяла подвох: хитрят чего-то мужики, не затем им понадобилась десятирублевка, что у них спор зашел, видно, причаститься приспичило.

— Будет тебе две, Прокша, — вывернулась она, — только над трактором не издевайся, не мучь его, бедолагу, ладно?

— Эх! Вот это Матрена Савельевна дала так дала! — заржал Петр Бродов, закидывая голову, как жеребенок.

Остальные тоже засмеялись.

Прокша Оглоблин, по-видимому, засмущался:

— Матрена Савельевна, а вы что, ему поверили?

— Ну, что ты, Проня, я знаю, это Петру деньги, как голодной курице просо, снятся.

Теперь и Прокше Оглоблину стало весело: так Бродову и надо, будет знать другой раз, как над людьми насмехаться!

Матрена постояла еще немного, послушала мужиков и пошла к бабам. Те сидели на козлах в новом доме, ожидая, когда подадут им замес, и тихонечко пели:

Матрена послушала, послушала и тоже подхватила слова этой грустной проникновенной песни:

— Стукалина жену! — крикнула вдруг в пустую прорезь окна Ангелина Хромова и тем самым сорвала песню. Бабы, естественно, поиспугались, недовольно заговорили: вот ведьма, и откуда только ее нечистый принес, весь компот испортила. Иные, косясь на Бронькину жену Дарью, красивую белозубую женщину, довольные, похихикивали («Метко, метко Ангел-Душа подметила, ничего не скажешь, как говорится, не в бровь, а в глаз!»). Сама же Ангелина, счастливая от того, что ей удалось в самый раз ввернуть нужные слова, перевалившись уже через пустую прорезь окна в дом, каталась по земляному полу. Ну и Ангелина же, ну и баламутка, никому от нее нет покоя! Бедный муж, как он терпит только ее!

Спустя два с половиной часа начали мазать. Двое мужчин, Бронька и Петр Бродов, стояли у замеса и набрасывали глину на плоские санки. Прокша Оглоблин затем подтягивал лошадью эти санки к дому и вбрасывал через пустую прорезь окна внутрь, остальные же поднимали вилами глину на козлы, чтоб она у женщин была под рукой — нагинайся, бери ее и мажь стены. Работа пока спорилась, шла без каких-либо заминок, будто бы все уже давно отработано-отрепетировано.

Перед тем, как начать мазать, пришли Анюта и Клим.

— Теть Матрена, мы тоже хотим вам помочь! — выступила Анюта.

— Ты же сутки работала? Нет-нет, тут людей достаточно.

— Ну и что? Я отоспалась уже, отдохнула. Теть Матрена, Матрена Савельевна, ну, чего вы меня прогоняете? Я обижусь!

Матрена сдалась:

— Ладно, идите мажьте, что с вами упрямыми, поделаешь.

— Нютка! — заметив девчонку, окликнул ее Петр Бродов. — Ты на помощь? Иди к Прокше Оглоблину, а то он тут трактор поднимал и надорвался, бедолага.

— Правда? — приняла шутку всерьез Анюта.

Оглоблин беззлобно отмахнулся:

— Слушай его.

— Нютка! Нютка! — продолжал подначивать Прокшу Петр Бродов. — Ты у него про машину спроси. Спроси, какую он купить хочет, пусть расскажет.

— Про какую еще такую машину? — переспросила недоумевающе у Бродова Анюта, но, видимо, сообразив, что ее специально натравливают на Прокшу Оглоблина, чтоб тот злился, она отвернулась: — А ну вас, — и пошла в дом, где работали женщины.

Только Матрена встретила Анюту и Клима, как тут, к ее радости, подошли Федор и Клавдия.

— Ах, вы, мои дорогие, приехали! А я уж подумала, что все, не заявитесь. Гляжу, с утра — нету, дело к обеду клонится — тоже нет….

— И плохо, — дружелюбно укорил Матрену Федор, — что подумала о нас так, землячка, мы не пустомели какие-нибудь, и словам своим, если сказали, верны.

За Матрену вступилась Клавдия:

— Федор! Федор! Ну, что ты себе позволяешь? Не успел во двор зайти, оглядеться, уже человека отчитываешь. Нехорошо, нехорошо! Ты сперва с этим человеком поздоровайся, а уж тогда…

— Понял, Клаша! Понял! Спасибо за науку! — Федор расцвел в улыбке: — А поцеловать землячку можно, не заревнуешь?

— Какая она землячка тебе? Это в Москве — да, а тут мы соседи по району, верно, Матрена Савельевна?

— Верно!

Федор развел руками: ну, так, значит, так, затем приблизился к Матрене:

— Давай, соседка, здравствоваться да целоваться, пока Клавдия нам позволение дала.

— Давай, Федор, давай, где наше не пропадало!

— Теперь с тобой, Клавдия, — Матрена подошла к жене Федора.

— Э-э, э-э, только о птичнике, пожалуйста, ни слова! — дурачась, подметил Федор. — Услышу — разведу вас!