Франц Таурин - На Лене-реке

Еремеев остановился, как бы давая возможность Андрею возразить на его доводы. Но Андрей промолчал.

— Учиться обязательно надо, — заговорил снова Еремеев. — Всем и всегда. Вам, молодым, наука легче досталась, поэтому вы не так цените возможность учиться. А я читать научился на двадцать третьем году жизни. Ее отец, — он показал рукой в сторону комнаты, где сидела Елизавета Юрьевна, — научил меня читать. И еще многому научил. Ты на двадцать третьем году, наверное, институт кончил, а я читать учился. И научился. Сейчас вот, — он положил руку на журнал, — «Вопросы философии» читаю, да и не только читаю, но и позволяю себе с некоторыми статьями не соглашаться. Ясно? И раз мы с тобой разговорились по душам, раскрою я тебе некоторые свои соображения. Вижу я тебя, Андрей Николаевич, партийным работником. Есть у тебя нужные качества: принципиальность, смелость и — что я в тебе особенно ценю — уважение к рабочему человеку, вера в его творческие способности и умение заботиться о людях… И все это я говорю к тому, что надо тебе учиться. А теперь, поскольку разногласия ликвидированы, пойдем выпьем чайку на мировую. Елизавета Юрьевна, наверно, управилась с тетрадями.

Еремеев легкой, совсем не стариковской походкой вышел в гостиную.

Андрей почувствовал, Еремеев искренне рад тому, что сумел убедить его, и подумал, какое огромное сердце надо иметь человеку, чтобы так участливо вникать во все и большие и даже самые малые вопросы.

— Больше ко мне сегодня никто не придет, — сказал Еремеев, возвращаясь в кабинет, — так что уж ты поскучай с нами, стариками. Прошу к столу.

Но скучать Андрею не пришлось. Напротив, для него это был интереснейший вечер. Елизавета Юрьевна, узнав, что он родился в Приленске и что отец его политический ссыльный Николай Трофимович Перов, вспомнила, что слышала о нем от своего отца.

— Помнится, в бумагах отца есть письма Николая Трофимовича. Я поищу их для вас, — сказала она Андрею. — А может быть, я его и видела. К отцу часто приезжали политические из города.

Андрей, потерявший отца в раннем детстве, смутно помнил его и знал о нем только по рассказам матери. И вот перед ним человек, который видел его отца, может быть, разговаривал с ним… Это глубоко взволновало Андрея.

— Не пришлось твоему отцу дожить до революции, — вздохнул Василий Егорович, — а то повоевали бы вместе… Трудное было время, а вспомнить есть что. Видишь, какой я теперь штатский старичок, а ведь боевой парень был. Верно, Елизавета Юрьевна?

— Верно, верно, — подтвердила та, смеясь.

— Помню, после гражданской стали демобилизовывать. Никак не хотелось. И сейчас временами жалею. Может, был бы теперь генералом.

— Вы и так генерал, — сказал Андрей.

— Какой генерал, раз без погон, — махнул рукой Еремеев, и все рассмеялись.

После чая Андрей собрался уходить, но Еремеев снова пригласил его в кабинет.

— Не решили один вопрос. Кому передавать завод? Твое слово.

Вопрос застал Андрея врасплох.

— Не сумею сразу ответить, Василий Егорович.

— Да, — протянул Еремеев. — Выходит, поторопился я тебя хвалить. Люди все у тебя на виду, а ты говоришь: «не сумею».

— Вы думаете, из наших, заводских?

— А как же еще? В таком коллективе человека не найти. Зачем в лес дрова возить! Но раз ты скромничаешь, сам тебе назову, и не одного, а двух сразу. Парамоновы. Чего удивился? Богатая семья. Любого директором ставь. Подумай кого, Татьяну или Василия. Потом мне скажешь.

И когда Андрей был уже в дверях, Еремеев спросил:

— Сколько времени нужно для передачи дел?

— Немного, — ответил Андрей. — Дня три от силы.

— Три. Отлично. Подавай телеграмму в Москву: «Буду через неделю».

Никогда еще на техническом кружке не было так людно. В цеховой конторке, где обычно проводились занятия, места для собравшихся не хватило — перешли в красный уголок. Поэтому Саргылане пришлось докладывать со сцены, стоя за обтянутой красным сатином трибуной. Это ее несколько смущало, но все же сообщение она сделала обстоятельно.

— Выработка на конвейере у каждого рабочего повышается, — докладывала она и подкрепила свой вывод цифрами. — Это позволило ускорить движение ленты на потоке. Но у одной части рабочих, таких, как Коротков, Слепцов, Зеленцова…

— И Саргылана Ынныхарова, — вставила реплику Таня.

— …таких, как Коротков, Слепцов, Зеленцова, — повторила Саргылана, она не любила, когда ее перебивали, — выработка растет быстрее, у других медленнее. Конвейер приходится приспосабливать к тем, кто работает медленнее. А что делать стахановцам? У нас от каждой пары остаются секунды. И пропадают зря. Мы с Федей, с товарищем Даниловым, — поправилась она, и Андрей заметил, как заалели щеки Саргыланы, — проверили все это по секундомеру.