Иван Щеголихин - Не жалею, не зову, не плачу...

по принуждению, за его понятной досадой скрывалось что-то ещё. – «Идите,

пишите объяснительную». – «Гражданин капитан, мне осталось всего семь…» –

«Идите и пишите!» – загремел капитан.

И пошли они, солнцем палимы. Снова мы с Пульниковым в одной упряжке,

решаем одну задачу, как сформулировать выкрутас. Прав Волга – если зека хнычет,

киснет и дни считает, обязательно фортуна к нему задом повернётся. Он же, Волга,

бросил нам соломинку для спасения – кто из вольняшек участвовал в операции?

Отвечаем – Глухова. А какого хрена вы молчите, она главное ответственное лицо –

раз, она трепанула обо всём мужу – два, а майор Глухов поднял хай на всё

управление, он хочет сбросить Капустина и поставить на его место свою жену. Надо

её притянуть, приковать цепями к этому делу. Волга меня поражает, все его догадки

абсолютно в масть, тоже талант, очень похожую картину нарисовал. Глухова

действительно доложила Капустину так ловко, будто в операции совсем не

участвовала. А у Пульникова одна песня: не хочу сидеть третий срок. Будем

говорить, что ведущим хирургом была Глухова. Не будем писать никаких

объяснительных. Есть история болезни, там всё указано, есть операционный

журнал.

Хватились, нет операционного журнала, Глухова забрала. Вчера мы были

замотаны, но Пульников будто чуял, сел и успел всё записать, показания,

консилиум, предложения Бондаря и самой Глуховой, ход операции, кровопотерю, не

забыл указать, что шок развился стремительно, и ещё, что нет у нас ни крови, ни

заменителей.

«Ты согласен, Женечка? Будем говорить, что главной фигурой на операции

была Глухова, ты согласен?» – Я-то согласен, да что толку. Все знают, хирург один –

Пульников, остальные только помощники. Кто поверит в нашу туфту? Враньём

только озлобим всех. – «Ничего не надо выдумывать – сказал я. – Мы и так не

виноваты». Нет, хирург сразу руками машет, не хочет слушать. – «Ты же без пяти

минут врач, Женя, ты порядочный человек, разве порядочные так делают?»

Пульников пошёл жаловаться. На меня. Блатным. Больше некому меня

урезонить. И опять Волга учит меня уму-разуму: «Ты должен сказать два слова –

оперировала Глахова. Ты же умный мужик, волокёшь, что к чему, неужели не ясно?

Ты вовек не отмоешься, если своего хирурга посадишь на третий срок». Вот так,

хоть тресни, опять я виноват. Не стечение обстоятельств, не хмырь с ножом, не

растяпа-хирург, не Глухова и не её муж майор, – все они в стороне, один я в бороне.

Мотаю хирургу третий срок. Не надо ломать голову там, где всё просто. Для выхода

из тупика требуется сущий пустяк – забыть о правде, помнить о выживании. Из века

в век, из поколения в поколение ломают, бьют и убивают тех, кто стоит за правду.

Человека уберут, а правда остаётся даже там, где поголовно лгут. Люди сами по

себе, а она сама по себе. Вот я бы талдычил сейчас: «Глухова оперировала. Глухова

оперировала», – и стал бы героем на все сто.

В сумерках вышел я из больницы побродить в одиночестве. Бараки стояли в

одну линию, проходи вдоль, проходи поперёк, нигде ничего по кругу, как в моей

любимой Алма-Ате. Там всегда ясное небо и горы в снегу, даже летом хоть чуточку

не вершинах белизна остаётся. Чистые улицы, театр оперы на фоне гор, красиво.

Как раз в те дни, когда мы сошлись с Беллой, возле оперного ставили памятник

Сталину, вырыли глубокую траншею и допоздна там сварка сверкала, непонятно,

что сваривали, будто боялись, что ветром сдует. Очень капитально ставили

бронзовое многопудье.

В институт я ездил на трамвае, висел на подножке и смотрел, как под ногами

чешуёй мелькает булыжник шоссе. Я закалял себя после болезни. Нельзя мне было

так ездить, опасно, диагноз у меня был тяжёлый, нельзя было стоять даже возле

камней, и вот я нарочно рисковал. Или разобьюсь, или закалюсь. И продолжаю

сейчас путь свой. Иван, он же Евгений после приговора. Два имени моих сошлись в

трибунале, две сущности совместились, и появилось нечто третье. Древние думали,

имя диктует человеку поведение, и называли детей со смыслом. Пётр для русского

уха просто Пётр, а для греческого – Камень, Твёрдость, отсюда и характер, с

младенчества. А нам христианство навязало бессмысленные, не переведённые

имена. Евгений, например, Благородный, а Иван – Дар Божий. Скажи теперь, что

Иван – древнееврейское имя, кто поверит?..

Завтра в присутствии оперчасти и всех медицинских работников предстоит