Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Вика приступила к разговору с Марининым избранником чересчур серьезно. Выдворила дочь из комнаты, потребовав честного слова, что та не будет подслушивать; Федора усадила в кресло, тоже поставив условие, что тот не будет вмешиваться, и начала свой продуманный монолог:

— Есть события, Михаил, которые освящены веками…

Никак не могла она до конца понять, что дочь и этот парень — уже отдельная, не принадлежавшая ей жизнь. Федор Прокопьевич глянул на Гуськова в тот момент, когда Вика достигла вершины патетики: «Дети спросят вас когда-нибудь об этом дне: каким он был? И что вы им скажете?» — и не увидел в нем ни волнения, ни насмешки.

— Я понимаю, о чем вы говорите, Виктория Сергеевна, но, чтобы не затягивать этот нелегкий разговор, скажу сразу: у нас с Мариной нет денег на свадьбу. Устраивать ее за счет родных мы принципиально не хотим.

— Глупо, — рассердилась Вика, — глупо и бессердечно! Марина не могла до этого додуматься. Это — ваше влияние, Михаил…

Она упорно называла его Михаилом, выводя Марину из себя этим именем. «Он не Михаил, мама! Он Миша. Говори ему «ты», не подчеркивай, что он тебе чужой». Но Вика не могла с собой справиться. Федор Прокопьевич, вернувшись домой, еще раздевался в прихожей, а из комнаты уже неслось: «Вспомнишь мои слова, Федор, но будет поздно: этот молчаливый мальчик очень себе на уме. Я не верю, что он любит Марину, и не могу понять, зачем он тянет ее в загс». Однажды Федор Прокопьевич не выдержал, сорвался.

— Не надо ничего понимать! Не надо понимать того, чего ты все равно понять не в состоянии! Что ты в нем хочешь увидеть? Ты во мне ничего не видишь, хотя мы прожили с тобой четверть века! Я запутался, умираю, а ты только свое: «Михаил, Михаил…»

Вика смолкла, он испугал ее.

— У тебя растрата?

С женой надо вести разговоры о своих делах изо дня в день или не начинать их вовсе. Растрата! Скорей, наоборот, экономно жил, не тратился. А богатство росло — один цех, другой, сухари, пряники — и придавило.

— Хочу перейти на другую работу.

— Тебе намекнули?

Ничего ей не объяснишь. Не поймет и не поверит.

— Нет. Сам хочу уйти. Начальником хлебного цеха или что-нибудь в этом роде. Великоват для меня стал комбинат.

Ничто не приходит вдруг, само собой, все накапливается по крупинке — и успех в работе, и дружба с женой. А он захотел, чтобы Вика за одну минуту стала другой, поняла бы его, поддержала. Но она не стала другой, сказала то, что могла сказать:

— Ты только не говори о своем решении Михаилу. Мне кажется, Федор, что твоя должность — не последняя деталь в его женитьбе на Марине.

Свадьба все-таки была. Маленькая, семейная. Молодые вернулись из загса со своими друзьями, а посреди комнаты их уже ждал праздничный стол. Присели, выпили шампанского, перекусили и включили музыку.

— Папа, не сиди истуканом, потанцуй с девочками, — сказала Марина.

Он мог бы ей ответить, что с девочками уже натанцевался на своей свадьбе. Не тот уже Федор Полуянов, чтобы кто-то мог им распоряжаться.

— С девочками пусть танцует мой зять Михаил, — сказал он Марине и пригласил Зою Николаевну.

На другой день праздновали у Серафима Петровича. Соседка Анастасия, увидев толпу на лестничной площадке, спросила:

— Что это вы такой делегацией?

Глаза ее по-прежнему ревностно охраняли квартиру Серафима Петровича. Хоть и считала она себя с ним в ссоре, но раз в неделю открывала его дверь своим ключом, швыряла в холодильник пакеты с продуктами, молча брала из его рук деньги и принималась за уборку. Серафим Петрович пытался помириться с ней, заговаривал, но Анастасия держала характер: как вы раньше со мной, так и я теперь с вами. Лишь иногда, устав от непосильного уже для своих лет рвения в работе, бросала тряпку, садилась на стул и бубнила себе под нос: «От ребенка-сироты отказался. Знал бы, что это за ребенок, какой головастый, какой хитрюга. Этот ребенок, когда вырастет, всем себя покажет, тогда при нем шапку поломаете, но он и в сторону вашу не поглядит». Серафим Петрович мучился от ее укоров, за время жизни вне дома он неожиданно для себя сделал открытие, что Анастасия, какая бы она ни была, есть в его жизни и будет. Перевоспитывать ее поздно, а мириться и быть благодарным надо. Говорил ей: «Ну, приведите Джоника, не такой уж я жестокосердный, как вы вообразили. Пусть мальчик приходит, пообщаемся, может быть, ему будет со мной интересно».

«Чего захотели! — Анастасия словно ждала этого приглашения. — Да он на ваш порог плюет, когда я его во двор веду».