Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

Они познакомились наиглупейшим, как потом она утверждала, образом. Было около полуночи, когда он вывел прогуляться овчарку Диту, оставленную ему на неделю подругой Сони. Овчарка эта жила у него уже не в первый раз, и Алексей Ильич довольно умело с ней управлялся. Но тут собака вдруг взбрыкнула, вырвала из его руки поводок и понеслась в темноту. Вскоре раздался женский крик. Алексей Ильич собрался подбежать, успокоить женщину, мол, собака шестимесячная, неопасная, но ноги ему вдруг отказали. Они держали его, но шага он сделать не мог. Дита сама вернулась, вскинула передние лапы ему на грудь, и тут же он услышал возмущенный голос:

— Безобразие! Завел собаку, так и водил бы ее в наморднике!

Видимо, обращение на «ты» ввело его в заблуждение.

— Такая большая девка, — ответил он, — и щенка испугалась.

Она приблизилась к нему, он увидел ее, и оба они легко раскатисто засмеялись.

— Это не ваша собака, — сказала женщина, прижимая к груди большой букет пионов, — ее вам навязали. Кто-то уехал, а псину всучил вам.

Его заинтересовали цветы.

— Так поздно собрались в гости?

— Нет, я скрипачка. Всегда кто-нибудь нашему дирижеру дарит букет, а он отдает его мне.

Только после этих слов он заметил у нее в руке футляр.

Кем она стала для него? Пожалуй, подружкой. Легкой, веселой, из какого-то неизвестного ему мира. Он догадывался, даже знал, что такие женщины живут на свете, но быть знакомым с ними не доводилось. Татьяна Аркадьевна приблизила к нему этот неизвестный ему мир, музыку, загородные прогулки, чаепития за белой скатертью из тонких красивых чашек. Она знала наизусть много прекрасных стихов, он слушал их и поражался, как же это раньше он обходился без поэзии. Однажды она сказала: «Рембрандт и его Саския для меня очень близкие люди. Помнишь, он с длинным бокалом, и она у него на коленях. Все чудо этой картины в том, что не мы на них смотрим, а они нас рассматривают». Алексей Ильич не помнил этой картины, а имя жены Рембрандта даже не рискнул бы произнести. Пришлось сходить в библиотеку и потом возразить Татьяне Аркадьевне: «А вот искусствоведы считают, что Рембрандт не рассматривает нас, а как бы предлагает разделить с ним его радость и счастье». Татьяна Аркадьевна удивилась, но не его эрудиции, а мнению искусствоведов.

— Жену и вино в бокале ни с кем не надо делить, — сказала она.

Конечно, со временем позолота с ее образа слегка осыпалась, но Алексей Ильич не испытал от этого разочарования. Годы есть годы, к ней вдруг подступали приступы усталости, и она начинала придираться к нему. Или вдруг нападала на нее чрезмерная щепетильность: «Возьми, возьми эти деньги, я не хочу быть тебе должной, это не в моих правилах». Но даже в самые пасмурные минуты он не переставал восхищаться ею, прощать обиды, которые она ему без всякого умысла изредка наносила. Да, это была любовь. Особая, ни на какую другую не похожая, как всякая настоящая любовь. И неизвестно, у кого препятствия были выше и неодолимей, у юных Ромео и Джульетты или у этой немолодой пары. Стариками они не были, стариками становятся одинокие, несчастливые люди. Алексей же Ильич не был одинок и чувствовал себя свободным, легким, временами даже изящным. Поэтому он был не стариком, а просто немолодым человеком.

Он искренно недоумевал, почему Татьяна Аркадьевна не нравится его детям. Артистка? Легкомысленное, по их мнению, существо? Или детей тревожила измена: все как хотят, но наш отец не имеет права под занавес своего жизненного спектакля разыгрывать такой финал. Когда он думал об измене, он их понимал и даже собирался в благоприятную минуту объяснить, что никакой измены нет: все, что было в его жизни с Алей, — это все было другое. Будь жива Аля, он был бы погружен в другую жизнь, ходил бы с ней в гости к детям, катал, быть может, коляску в сквере с очередным новорожденным внуком и пропадал бы от дедовского счастья. Это была бы другая жизнь, настолько другая, что невозможно даже определить, хуже она была бы или лучше нынешней.

Но измена, как потом оказалось, детей не очень тревожила. Больше того, они, как потом выяснилось, вовсе не возражали против женитьбы. Рыжий Артур высказался об этом ясней ясного:

— Если старый дурак не может выбраться из сложившейся ситуации, то пусть женится. В конце концов, это его личное дело. Пусть только подыщет себе что-нибудь стабильное. Татьяна Аркадьевна ему по всем статьям не пара.

Разрешили. Спасибо, дорогие, поклон вам до земли. Он не подал вида, что услышал из прихожей этот разговор. Он тогда поглядел на них оскорбленными проницательными глазами и подумал: «Нельзя всю жизнь без конца быть отцом и отцом. Птица ставит своих птенцов на крыло и улетает, собака своих бывших щенков со временем не узнает, а человек до глубокой старости не может утихомирить свое чадолюбивое сердце».