Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

В сорок пятом году Аля жила в своем доме, полуразрушенном, ушедшем по окна в землю, но в своем. Она была солдатской вдовой с тремя детьми. Алексей же только что демобилизовался, к жене не вернулся, жил на квартире дальнего родственника на этой же улице. Любовь его к Але и ее к нему была отмечена интересом и одобрением этой улицы. Улица помнила ее погибшего мужа Петра, но не сравнивала его с Алексеем. Петр был в одной жизни, Алексей появился в другой. Аля была и после войны все еще молода и красива, ей сочувствовали, что из-за троих детей ей уже не устроить свою жизнь. И вдруг появляется немолодой, уже за сорок, серьезный человек. Серьезность его бросалась в глаза. Он подходил к Алиному дому с кульком из газеты, держал этот кулек перед собой, как букет. Это он нес Але и ее детям сахар или крупу из своего пайка. Он уже был уволен из армии, но работал на военном заводе и получал паек. Алины дети никогда не бросались ему навстречу, но видно было, что они ему рады. Не осуждала улица, когда в воскресенье вечером Аля и ее серьезный жених шли гулять в парк, а вернувшись, как молодые стояли в темноте у калитки и целовались. Осложнения начались, когда Алексей и Аля расписались. Появилась бывшая жена Алексея, изможденная, с белыми от пьянства глазами, в панбархатном обвисшем платье. Пришла под окна Алиного дома и стала кричать:

— Я вас упрячу куда надо! Я ваш притон разворошу!

Аля вышла к ней, позвала в дом, но бывшая жена не двинулась с места. И не унималась. Хорошо, хоть соседи держались на расстоянии, не ввязывались в скандал.

— Не будет вам жизни, — кричала бывшая жена, — его сын не сегодня, так завтра вас подожжет.

— Меня или дом? — Аля всегда все уточняла.

Бывшая жена поглядела на нее из-под выщипанных бровей и постучала себя кулаком по лбу. Это означало, что Аля плохо соображает. Потом соседи говорили, что сама жена ничего не соображала, была пьяная, еле на ногах стояла. «Разве?» — удивилась Аля. Она часто не замечала самых очевидных вещей.

Кончился тогда скандал тем, что пришел сын Алексея Ильича и этой женщины, рыженький, нервный мальчик лет десяти, и стал плакать.

— Если ты не уйдешь отсюда, — угрожал он матери, — я вечером сяду в поезд и уеду в Томск!

— Ой-ой, как мне страшно, — отвечала его мать, — да уезжай хоть на Северный полюс. Только сначала подумай, кому ты нужен в Томске, если родному отцу не нужен? — Она стала объяснять Але, что в Томске она с детьми была в эвакуации, пока «этот мерзавец» был на фронте: — Ведь хороших, я вам скажу, всех поубивало, остались одни сволочи и мерзавцы.

Мальчика звали Артур, он увел свою пьяную, обессилевшую от криков мать от Алиного дома. Шел на шаг впереди и вел ее за руку, словно тащил за веревку, а она то упиралась, то семенила за ним своими тощими ногами в мужских полуботинках. Улица, когда они ушли, разделилась на два лагеря.

— Все-таки, если есть свои дети, нечего лезть туда, где чужие дети.

— Что значит «лезть»? У него с Алей любовь. А когда любовь, детей во внимание не берут.

— Здрасьте. Кого же тогда берут во внимание? Начитаются всякой ерунды: любовь, любовь, дайте ей свободу. Какую свободу?

— Так что же, любовь ничего не значит?

День за днем судили-рядили и не сразу заметили, как изменилась Аля. Так меняются только в страданиях. Бросились к ней соседки: что, почему, не скрывай, говори правду, никто тебя не поймет, кроме нас. Аля сказала: скучает по детям Алексей, переживает, говорит, что поспешили мы с загсом, надо было просто так встречаться, не спешить с законным браком. Обидел он всех. Одно дело, когда жениха в загс не затянешь, и совсем другое: женился, определился и вспомнил — дети у него, скучать начал. Впрочем, не так уж долго скучал, умотала его жена с кем-то куда-то, а деток своих — тупенькую Манечку и нервного Артура — оставила ему и Але.

Большая получилась семья. И неплохая, слаженная. У Али ключик был к детям: «А ну-ка, давайте удивим Алешу — быстренько, дружненько к его приходу все приберем, вымоем, вытрясем». «А давайте-ка порадуем нашего Алешечку, он не ждет, а мы напечем пирогов да оладьев». Она все время охватывала детей срочной, необходимой работой. И не только по дому. Сажали весной картошку за городом, ездили осенью в колхоз на заработки: из десяти собранных ведер яблок — одно себе. И Алексею все время подсказывала: этого похвали, этому улыбнись, этой скажи доброе слово. Дети Алексея — Артур и Мария — так и не приучились к физическому труду, за каждое принесенное ведро воды, за каждую кастрюлю начищенной картошки требовали поощрения, и Аля не скупилась. Заодно не обижала и своих детей. Целый день с их двора неслось: «Ах, вы мои золотые, что бы я без вас делала, без ваших ручек тоненьких, старательных». Не знавший ласки от родной матери, Артур привязался к ней болезненно: ревновал к остальным детям, каждый день ему нужны были Алины уверения в любви и верности. У Мани, его сестры, в двенадцать лет тоже появился предмет обожания. Она переживала свою первую любовь к Алиному сыну Васе, который тогда заканчивал школу. Из-за этой любви тупенькая Маня жила двойной жизнью: то задумчивой, рассеянной, то собранной, ликующей, когда в поле ее зрения появлялся Вася. Второй Алин сын — Костя — считался головастым, учился на одни пятерки, но и с ним хватало хлопот: то победил на олимпиаде, костюм ему новый подавай, в Москву поедет, то еще что-нибудь. Родная дочь Али Соня шла, как говорили соседки, на красавицу, и это тоже было для Али дополнительной заботой: хоть бы никто раньше времени не завлек, не обманул.