Аркадий Аверченко - Том 2. Зайчики на стене

— Так Семипядев и Бумажкин действительно такие? — переспросил я.

— А то какие же. Такие. Что мне за расчет врать вам?

— А вы меня проводите до вокзала?

— Так и быть. Провожу. Если бы вы не подумали, что я способен сейчас же убежать с вашим саком — я попросил бы у вас его донести до вокзала, чтобы облегчить вас. Но вы, конечно, должны подумать, что я такой же, как и другие, что я убегу…

В словах бледного человека слышалась затаенная горечь…

Я вспыхнул, смутился, как школьник, пойманный учителем.

— О, что вы! Как можно говорить так… Чтобы доказать, что я этого не думаю, на — те, возьмите сак… Хотя мне и неловко затруднять вас…

Бледный человек взял сак, покачал печально головой и вдруг бросился опрометью бежать по пустынной улице, стараясь избежать, как можно скорее, моего растерянного взгляда…

Когда я брал на вокзале билет, кассир обсчитал меня на двугривенный.

Едучи обратно, я задумался о судьбах этого города, который только и можно встретить на святой Руси…

Как кончит этот город? Плохо кончит.

Будет, вероятно, так: чужестранцы перестанут туда ездить, а туземцы украдут друг у друга все, что у них было, сдерут один у другого кожу взятками, поборами и обманом, а потом, когда проживут все это, поумирают с голоду.

Неприятно говорить людям правду в глаза. И меня сначала смущало то, что жители этого города получат книгу с моим рассказом, прочтут — и будут чрезвычайно обижены.

Но потом я успокоился. Наверное, ни одна книга с моим рассказом не дойдет до них, так как будет утащена почтовыми чиновниками на ихней же городской почте.

Читая еще в детстве о морских путешествиях и приключениях, я хорошо усвоил в себе отличительные признаки того сорта людей, который носит с давних времен образную, живописную кличку:

— Старый морской волк.

Когда я впервые садился на пароход, я ни себе, ни окружающим ни на минуту не напомнил одного из этих людей.

Наоборот, мне более всего подходила противоположная кличка:

— Молодой сухопутный медведь.

Если бы мне дали такую кличку, я безропотно снес бы ее, потому что, зная хорошо корабельное и морское дело в теории, я на практике мореплавания совершенно никуда не годился. Стыжусь признаться, но я не знаю даже, где находится та пружина, с помощью которой приводится в действие машина парохода. Этим и объясняется моя исключительная осторожность, с которой я притрагивался к разным металлическим ручкам, каким — то блестящим пуговицам и кнопкам, рассеянным по всем закоулкам парохода. Может быть, это были украшения, а, может быть, при нажатии какой — нибудь такой штучки пароход сделал бы бешеный скачок и помчался бы слепо — куда глаза глядят.

Я не знаю. Бог его знает.

Мне много приходилось слышать о том, что из всех ругателей и богохульников наибольшими ругателями на нашей грешной земле считаются моряки. В этом они виртуозны, изобретательны и терпеливы.

Я наблюдал, как переругиваются моряки и, мне кажется, что они изобрели даже для этого свой особый жаргон, чтобы уши сухопутных людей не были шокированы той отвратительной бранью, которую придется им случайно услышать.

Пароход стоял еще у пристани и нагружал свое брюхо какими — то ящиками и бочонками, с помощью лебедки, ловко вертевшей хоботом направо, налево, вверх и вниз. Движениями лебедки управлял один моряк, а около трюма стоял другой, совершенно праздный, и с любопытством заглядывал вниз.

Когда хобот лебедки опустился, праздный моряк пришел почему то в страшное бешенство и заорал во все горло на трудолюбивого моряка у лебедки:

— Вира!!

Тот был, очевидно, страшно оскорблен, но не подал вида, умея владеть собой так, как только умеют моряки. Но ругателю показалось мало этого.

Он выждал минуту и, наконец, собравши всю силу своих легких, бросил прямо в лицо врагу страшное, незабываемое у самолюбивых морских волков слово:

— Майна!!!!

Лебедка бешено, оглушительно застучала, и я, не будучи в силах вынести сцену поножовщины, которая должна была сейчас произойти, закрыв уши, отбежал на другой конец парохода.

Как они разделались друг с другом — я так и не узнал.

Я стоял у борта, задумавшись, мечтая о том блаженном времени, когда все люди полюбят друг друга, как братья, и прекратят, наконец, свои ужасные ссоры, брань и оскорбления, как вдруг около меня прозвучал сердитый голос:

— Отдай концы!

Я оглянулся.