Татьяна Тэсс - Хранитель времени

На площади было людно и шумно.

Все столики кафе и баров были заняты. Худенькие и нервные молодые американки с русалочьими глазами покупали в магазинах плетенные из итальянской соломки широченные юбки — самые дорогие изо всех юбок; крошечные белые шляпки, едва прикрывающие макушку, — самые бессмысленные из всех шляп… Американки были в коротких штанишках; узкий лиф едва прикрывал грудь; на ногах с ярко накрашенными ногтями были надеты римские сандалии. Очень шумные и очень развязные молодые люди в пестрых рубашках навыпуск сидели за столиками, галдели у стойки в барах. Пожилые дамы были одеты не по возрасту, — в не доходящих до колен шортах, с обнаженными тощими спинами. Звучала английская речь. Щуря русалочьи глаза, худенькие красотки деловито расплачивались за соломенные юбки американскими долларами.

От площади уходила тенистая улочка. За оградами высокомерно поблескивали зеркальные окна вилл.

Я неторопливо шагала вдоль оград. Улочка кончилась; внизу, в просвет между деревьями, снова сверкнуло лиловым пламенем море.

На перекрестке стоял человек.

Он стоял прямой как свеча, в темной шляпе, в темном, хорошо отглаженном костюме. Я сразу узнала его квадратные плечи, смуглое, изрезанное морщинами лицо. Он казался неподвижным, прохожие обтекали его, точно камень.

Это был Эджисто.

На его груди висела большая, старательно начищенная металлическая табличка. На ней было написано по-английски: «Этот человек слеп. Он работал гидом у доктора Питера Доверса. Помогите ему».

Вдоль дороги зеленели холмы, на склонах стояли овцы, неподвижные, как памятники. Потом я увидела эвкалиптовый лес, а за ним озеро. Оно сияло, точно высеченное из синего стекла, и почти звенело под солнцем. Шум и сутолока большого города внезапно отхлынули с первым появлением воды и трав; это была Австралия зеленых холмов и просторов, какой она представлялась мне с детства.

— Нэнси, наверное, уже нас ждет, — сказал Берт, и я промолчала.

Я не могла представить себе, где нас может ждать Нэнси и как мы найдем друг друга. Навстречу выносились лишь проворные ручьи, шуршащие между камнями, да изредка дорогу перебегал любопытный опоссум. Ни домика, ни перекрестка, — только накатанная лента дороги, небо, холмы и лес.

Но Нэнси нас действительно ждала.

Она стояла, нахохлившись, как озябшая птица, возле маленькой своей машины под гигантским деревом. Воздетые к небу ветви делали дерево похожим на кающегося грешника. Нэнси в короткой куртке и платочке, завязанном у подбородка, стояла, прислонившись к широкому стволу, и, судя по тому, как посинел от ветра ее остренький носик, ждала нас уже давно.

Он был холодным, этот весенний австралийский ветер, и кругом была весна, неяркая, с медленно раскрывающимися прохладными листьями — удивительная после золотого осеннего листопада, который я оставила в Москве. У самой дороги лежали вповалку, как уснувшие путники, сваленные ураганом деревья.

— Как поживаете? — сказала Нэнси бодро и потерла озябшие локти. — Пересаживайтесь ко мне.

Берт, в машине которого я сидела, как-то странно на меня покосился.

— Пожалуйста! — сказал он. — Я только думал… — Он улыбнулся, открывая дверцу, и я выскочила.

Нэнси включила скорость, и машина тронулась.

Накануне вечером я была в доме у Нэнси. Меня привез туда тот же Берт, добрый гигант с улыбкой школьника. Нэнси встретила меня, как старого друга после долгой разлуки, хотя мы виделись впервые в жизни. Она провела нас в большую столовую; там горел камин, и в теплой комнате было приятно сесть за накрытый к ужину стол.

Мы выпили виски, и Нэнси куда-то ушла. Появился ее муж, высокий, седой человек с худым обветренным лицом. Оказалось, что он изобретатель, занимающийся усовершенствованием автомобильных двигателей. Он сказал, что не может с нами ужинать, потому что у него болят зубы, весело улыбнулся и исчез.

В передней поминутно раздавались звонки — это входили гости. Одни шли в кабинет хозяина, где тоже ярко горел камин; другие садились с нами за стол.

— Сейчас я поищу, нет ли в кухне ростбифа, — сказал Берт.

Через секунду он вернулся, неся в руках блюдо. Когда он начал раскладывать ростбиф на тарелки, вернулась и Нэнси. Глаза Нэнси блестели, она была в дивном настроении и показалась мне очень молодой. В руках ее была салатница.