Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Я уверена, что здесь гулял молодой Пушкин, — тихо сказала девушка. — Мне кажется, я вижу, как он идет по этим склонам своей быстрой, легкой походкой…

— У нас нет литературных данных, которые подтверждали бы это! — строго возразила похожая на учительницу женщина. — Как же можно…

— Я знаю, что литературных данных нет, — жалобно сказала девушка и вздохнула. — Но очень хочется думать, что он все-таки здесь бывал… — Она откинула голову, вглядываясь в светлеющее за деревьями небо с жемчужными перистыми облаками. — Редеет облаков летучая гряда, — произнесла она негромко и медленно. — Звезда печальная, вечерняя звезда…

Я слушала ее голос, мальчишески ломкий, с нежными придыханиями, и пушкинские стихи, звуча в весеннем воздухе, наполняли поэзией все, что нас окружало. Деревья, кустарники, земля, ласточки, камни — самые простые вещи, которые я видела здесь не один раз, — волшебно оживали от соприкосновения с поэзией. Но прекрасней всего казались облака, наполненные светом, легко скользящие по синеве неба, незаметно переходящей в свежую синеву моря.

И тут я догадалась, наконец, кто эти люди, что стояли в тени пиний. Это была одна из самых удивительных экскурсий, какие я когда-либо встречала: экскурсия экскурсоводов, собравшихся перед началом сезона.

— Я уверена все-таки, что Пушкин здесь бывал, — твердо произнесла девушка. Стоило посмотреть на ее веснушчатый, поднятый вверх носик и упрямый подбородок, чтобы понять, что переспорить ее не так-то просто. — Когда он гостил в семье Раевских, они жили в Гурзуфе, но ведь Гурзуф совсем рядом! Неужели же Пушкин, такой подвижной, такой любознательный, не хотел познакомиться с окрестностями? — Девушка задумалась. — Когда Пушкин приехал к Раевским, вся семья, кроме сына Александра, была в сборе, — сказала она и улыбнулась, будто обрадовалась собственному воспоминанию. — Николай Раевский ввел молодого друга в дом, познакомил его со своими прелестными, образованными сестрами…

Время, которое Пушкин провел в этой семье, он назвал счастливейшими минутами жизни… Почему? — Она прижала к груди свои маленькие руки в пятнах от шарикового карандаша. — Не потому ли, что сам он никогда не знал настоящей родительской ласки, тепла семьи?

— Пушкин не только много писал, когда гостил у Раевских, но и много читал, — наставительно сказала похожая на учительницу женщина. — Он отыскал у них в библиотеке Вольтера и тотчас же стал его перечитывать…

— Да, но Байрон! — возмущенно воскликнула девушка. — Именно Байрон был его ежедневным чтением!

— Байрон, Байрон… — скептически произнес толстяк в полотняной кепочке. — Не увлекайтесь, товарищи! Люди придут сюда на плановую экскурсию, и Байрон им не так уж экстренно нужен. Этак, чего доброго, не успеешь им рассказать о древесных насаждениях, а ведь они, между прочим, пришли не в библиотеку, а в знаменитый парк…

— Целительный аромат подобранных в парке хвойных деревьев в соединении с морским воздухом крайне полезен для всех, кто отдыхает в этом чудесном уголке, — грустно сказал юноша в темных очках. — Нет, как хотите, я уже это произносить не в силах…

— Ну знаете, это вы чересчур! — примирительно сказала женщина, похожая на учительницу. — Здесь действительно целебный воздух — как же не упомянуть? К тому же… — Она поглядела направо. — К тому же весьма оригинальна небольшая роща из сосны алеппской. Несмотря на близость моря, сосны прекрасно растут, наклонив стволы и кроны к югу, — произнесла она неожиданно четким, учительским голосом.

Я тоже посмотрела направо — туда, где на далеком склоне чешуйчато розовели могучие сосновые стволы. В это время прозвучал уже знакомый мне мальчишески ломкий голос.

— Ни одно дерево не может быть таким торжественным и прекрасным, как одинокая сосна, — сказала девушка. — Вот она стоит, плавно подняв ветви, округлые, как завитки лиры… На нее можно смотреть без конца, как на произведение искусства. Сколько свободы, сколько гордости у этого дерева! — Девушка помолчала. — Мы привыкли считать, что у сосны хвоя зеленая, но разве это так? — спросила она задумчиво. — Сосна бывает туманно-синей, как грозовая туча, бывает и золотой, когда ее крона наполнена солнцем. А как сосна гудит под ветром! Словно виолончель…

И опять, слушая девушку, я ощутила, как оживает, как волшебно меняется от прикосновения с поэзией все, что меня окружало.

Я увидела, что нижние ветви кустарника бархатно-черные, словно прорисованы тушью, а в ноздреватой толще лежащего на дороге камня с ослепительной нарядностью вспыхивают непросохшие капли дождя. В плотной зелени буксуса я вдруг различила по отдельности каждый лист, тяжелый, твердый, неправдоподобно блестящий, словно покрытый лаком. На тропинку вышли, одна за другой, две маленькие птицы и пошли пешком по влажной земле, деликатно покачивая головками, доверчивые и аккуратные, как две вышедшие на прогулку девочки. И опять я подумала: какая власть, какая магическая сила таится в слове! Стертые, заученные слова, словно плоские, обкатанные голыши, отскакивали от этого чудесного пейзажа, не оставляя следа. Но слова свежие и чистые помогали как бы заново увидеть живую прелесть природы, вглядываться в самые тонкие, самые заветные ее черты…