Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Костиков вытер лоб.

— Ну, бывайте здоровы! — сказал он и шумно вздохнул. — Завтра опять приду сражаться.

— Ладно! — ответила Литошко добродушно. — Повоюем…

Они стояли друг против друга и улыбались. Костиков хотел еще что-то сказать, но не нашелся и только с силой тряхнул маленькую руку начальника строительства.

Когда он ушел, Литошко медленно пошла по переходу. Она вдруг почувствовала усталость, такую усталость, что еле держалась на ногах.

Она припомнила все несправедливое и резкое, что сказала вначале Костикову, и поморщилась.

— Казал дидусь Микита, шо старуха дуже ядовита… — вдруг произнесла она тоненьким голосом и тряхнула головой.

Дойдя до конца, Литошко свернула на платформу. Вид знакомых до последней черточки стен отвлек ее и успокоил.

Как много говорил ей каждый метр пути, каждый стык, каждый переход! Она шагала по чистенькому, ровно освещенному туннелю, а перед глазами еще стояли проходчики в прорезиненных костюмах и высоких сапогах, метр за метром прокладывавшие в толще земли этот путь, она слыхала шум подземной воды, хлещущей навстречу людям, видела лица, оживленные мужественной силой…

И ей вдруг стало грустно, — так грустно, как бывает только при разлуке с другом.

Между колоннами показалась маленькая женская фигурка. От толстого пальто и большого пухового платка фигурка казалась круглой, как футбольный мяч. Это была седенькая буфетчица, которую на стройке все называли тетей Феней.

— Вот, — сказала тетя Феня немного сконфуженно, — зашла после смены подивиться на станцию.

— Нравится? — спросила Литошко серьезно. — Или «Калужская» лучше?

— Нет, пожалуй, наша похлеще будет! — ответила тетя Феня, подумав. — Виду больше. И пилоны поинтересней, на мой вкус, — добавила она с достоинством.

Они помолчали.

Тетя Феня стояла, переминаясь на своих толстых, коротких ножках, обутых в черные валенки, и задумчиво уставившись на колонну.

— А помните, Наталья Сергеевна, — вдруг сказала она. — Помните, как тут проходчики работали? Господи боже ж мой, прямо настоящее сражение было!

— Помню… — задумчиво ответила Литошко.

Ох, как явственно, как крепко она все помнила!

Вот в этом месте, где сейчас возвышаются бронзовые светильники, прорвалась вода, грозя затопить штрек, и проходчики, стоя в воде по пояс, заделывали пробоину. Узнав об аварии, она, Литошко, примчалась на участок и кинулась помогать проходчикам. На ней был лыжный костюм и обычные туфли, она промокла до нитки, но не испытывала ни холода, ни усталости, а только хорошо знакомое ей чувство дружного усилия, боевого азарта, словно снова стала проходчицей Наташей, какой была когда-то…

А вот здесь, возле мраморных колонн, где в ту пору возвышались леса, она вручала знамя лучшей бригаде облицовщиков, и бригадир Дуся Рожкова, в куртке и ватных штанах, сияя, как луна, всем своим круглым добрым лицом, принимала от нее это знамя.

Сюда, где сейчас блестят витражи, она пришла, когда получила выговор за нарушение штатного расписания, и долго стояла одна в углу за лесами, глядя перед собою, стараясь не заплакать, а в ушах ее еще звучали суровые слова, которые она только что выслушала в министерстве…

По этому туннелю, где тогда был лишь мокрый полуосвещенный штрек, она вела седоголового человека, одного из тех людей, к которым испытывала самое высокое уважение.

Он шагал, разбрызгивая резиновыми сапогами жидкую грязь, оживленно глядя по сторонам, и задавал ей столько вопросов, касающихся самых важных, самых насущных для стройки дел, что она еле могла на все эти вопросы ответить.

Она смотрела на его румяное лицо, на седую голову, прикрытую метростроевской каской… И с волнением думала о том, что этот человек чем-то неуловимо похож и на ее отца, и на ее любимого школьного учителя, и на старого проходчика Ивана Степановича, который давал ей рекомендацию при вступлении в партию, — на всех тех людей, которые ей безгранично дороги и близки, людей, с которыми неразрывно связаны самые большие и светлые события ее жизни.

Спутник снова задал ей какой-то вопрос, но она не ответила, вся уйдя в свои мысли, и опомнилась лишь тогда, когда он бросил на нее из-под каски зоркий, добрый, понимающий взгляд…

Да, на этой стройке все для нее живо и близко, все связано с самим существом ее жизни.

И она не могла полностью представить себе, как же она оторвется сердцем от этих подземных залов, где знала на память каждый мраморный завиток, каждую колонну, каждый пролет, от этой трудной стройки, которая была для нее источником неисчислимых тревог и забот, ни с чем не сравнимых радостей…