Николай Бораненков - Вербы пробуждаются зимой [Роман]

— Так я и говорю, — продолжал Фетисов. — Гляжу на ворота казармы, и кажется, вот откроются сейчас они и выедут на белых конях наши: Калмыков, Доватор с оркестром, со штабом, а за ними и мы… эскадронцы. Зацокают копыта. Грянет команда: «Шашки!» Ан нет. Ни одного кавалериста, ни одного коня. И такая боль за душу взяла, что, верь слову, разрыдался. Стою и рыдаю. Нервы не сдержали, что ль. А тут дежурный подходит: «Что с вами, папаша?» Рассказал я ему. Он под руку меня. «Идемте, отец. Разрешаю вам по бывшим кавказармам походить. Сам до сих пор свою солдатскую вижу во сне».

Фетисов пригладил пальцами усы.

— Ну, походил я, на коновязи постоял (там теперь лишь ржавые дощечки с кличками коней остались), в каптерку свою зашел, постоял у койки, с солдатами покалякал, и отлегло от сердца. Другие «кавалеристы» служат ноне. Другие «кони» в конюшнях стоят.

— Да, все теперь иное, — подтвердил Сергей и спросил: — Как же войну провели? Где были, Елизар Фомич?

Фетисов встал.

— Долгий сказ, Ярцев. Долгий, братец. Как-нибудь расскажу. Вижу, тут поблизости служишь?

— Да. Ну, а вы где? На пенсии? На работе?

Фетисов с гордостью подкрутил усы:

— Наездником, в кавалерии!

— В кавалерии? Какой кавалерии? Нет же ее.

— Для кого-нибудь нет, а для меня нашлась. В спортивном эскадроне ЦДСА я главный наездник! Ну, будь здоров, дорогой. Увидимся. Поскакал.

Он, как и когда-то, лихо звякнул шпорами, взял под козырек и повернул за угол.

Сергей улыбнулся. «Чудесный старикан! Как хорошо, что я встретил его. Будет теперь с кем вспомнить о конниках. Вообще удачный сегодня день. Две хорошие встречи и вот… — Он посмотрел на часы. — Через восемь минут еще одна — самая приятная. Интересно, как выглядит теперь Наденька? Подросла или все такая же, по плечи мне?»

— Товарищ майор?

Сергей оглянулся. В трех шагах от него на спичечно-тоненьких ножках, несколько передутым кувшином стоял одряблый, пенсионного возраста полковник. Глаза его, привыкшие повелевать, сердито горели.

Почуяв недоброе, Сергей стал по команде «смирно».

— Слушаю вас, товарищ полковник!

— Вы почему не приветствуете меня?

— Прошу извинения. Замечтался.

Кувшинчик подошел вплотную.

— Вам кто разрешил говорить?

Сергей пожал плечами.

— Вы же сами спрашивали, почему я не поприветствовал вас.

Кувшинчик повернул к Сергею ухо.

— Кричите громче. Я не слышу.

Сергей прокричал:

— Я прошу извинения. Замечтался.

— Нет, нет. И не просите. Извинения не будет. У меня время свободное есть, и я поведу вас в комендатуру.

«Черт меня дернул не заметить, — выругал себя в душе Сергей. — И надо же случиться такому! С минуты на минуту должна быть Надя. А он в комендатуру. Нет, он не поведет. Только стращает. Я же ничего плохого не сделал. И потом извинился».

Однако Кувшинчик вовсе и не собирался отпускать своего «пленника». Он давно, как видно, соскучился без войск, без команд и теперь, заполучив зазевавшегося подчиненного, спешил отвести душу на нем.

— Одерните китель! Станьте ровнее! — командовал он. — За мною шагом марш! Да ногу выше, ногу, а не то я сяду на скамейку и буду вас два часа строевым гонять.

«Этого еще не хватало, — подумал Сергей. — Помилуй бог, Надя увидит. Сгоришь со стыда. Нет, надо его упросить. Сказать об этом. Ведь сам же был молодым, должен понять».

— Прошу извинения, товарищ полковник. Но я тороплюсь, — заговорил Сергей, поравнявшись с пружинно семенящим Кувшинчиком. — У меня свидание. Важная в жизни встреча.

— И великолепно! Тем более. Будет лучше наука.

— Но поймите…

— Мне нечего понимать…

— Нельзя же так…

— Вот именно нельзя.

— Но зачем вам я? Возьмите адрес. Телефон…

— Не учите. Ишь!..

Лихорадочно думая, как поступить, самовольно повернуть назад или продолжать упрашивать, Сергей шагал за Кувшинчиком. Солнце клонилось к закату. Небо к ветру пламенело. Неожиданно Кувшинчику на шею кинулся какой-то грузный мужчина в брезентовом костюме с рюкзаком и удочками за спиной.

— Сереня! Дьявол! Ты где пропадал?

— Как где? Работаю. Тружусь. Вкалываю, как говорят.

Грузный хихикнул:

— Ги-ги. Вкалывает. Гляньте. Я на пенсии двадцать лет, а он… мой ровесник все вкалывает… Ну, умора!

Кувшинчик, храбрясь, расправил плечи:

— Те, те. Не больно. Мы еще послужим…

— Да какая служба с тебя? Опенки в пору сушить. Небось сидишь, и работа на ум не идет. Думаешь, как бы радикулит погреть поскорей.

Кувшинчик ткнул приятеля пальцем в живот.