Василий Золотов - Меж крутых бережков

Вскоре повалил густой мокрый снег, лицо от прикосновения крупных снежинок зябло, слезились на ветру глаза. Уходя из дому, Феня забыла взять перчатки, рукам стало холодно. Ни огней, ни первых ранних звезд теперь не было видно. Феня пошла быстрей, чтобы хоть чуть-чуть согреться, но ее по-прежнему знобило. Так она шла минут десять, может, и больше и вдруг заметила, что опять топчется у обрыва. «Как я не сорвалась только?!» — подумала она с ужасом и вновь стала искать дорогу.

Влево за пеленой пурги лежало село. Феня слышала чей-то далекий глухой голос, но не пошла на него. Слегка подавшись правым плечом вперед, то и дело протирая глаза, она упрямо пробиралась к дороге, лежащей вдоль Оки, шаг за шагом одолевала напор студеного ветра. Неожиданно в белесой мгле смутно обрисовалась фигура идущего навстречу человека. Феня едва не столкнулась с ним.

— Кто это?.. — спросила она и различила в человеке, только что выбравшемся из метельной завесы, женщину.

— Свои, свои! — отозвалась женщина, утирая рукавом лицо. — Ты куда же, сердешная, на ночь глядя идешь-то? Страсть-то какая на улице — ни зги не видно! В такую погоду хозяин собаку со двора не выгонит.

Женщина смахнула липкий снег со лба, приблизилась к Фене и ахнула:

— Феняшка, да никак это ты?

Девушку тронул участливый голос незнакомки. Вгляделась хорошенько — так это же Матрена, мать Наташки, одной из школьных подруг! Всхлипывая, Феня промолвила с трудом:

— Я, конечно, я! Вот домой приехала, а отец…

— Зайдем-ка ко мне, в тепле все и расскажешь. — Тетка Матрена взяла девушку под руку. — Да я гляжу, у тебя и варежек нет. Руки поди окоченели, бери мои. Утром тепло, к вечеру холод — зима с весной сцепились.

Феня взяла варежки, надела и через некоторое время перестала всхлипывать.

— Откуда же вы сами-то в такую погоду, тетя Матрена? — спросила она.

— С фермы иду, коров доила.

Всю дорогу Феня расспрашивала у Матрены о Наташке — как учится, как живет.

Войдя в избу, тетка Матрена сразу же распорядилась:

— Раздевайся — и на печку!

А сама загремела сковородками и кастрюлями.

Наташки дома не было. Феня взобралась на печку, пригрелась. Запах сохнущего жита, сильный и сладковато-сытый, увел Феню в детство… Вот так же лежишь, бывало, на печи, зарывшись, как в горячий песок, в зерно, а покойная бабка рассказывает сказки. Чуть зашевелишься в полусне — зерно потекло на пол. Бабка толкнет тебя локтем — не озоруй!

Тепло расслабляло окоченевшее тело, щедро ласкало плечи и спину. Феня глубоко-глубоко вздохнула — чужие люди пригрели! — и тихо, совсем неслышно, всхлипнула в подушку. На крыльце послышались чьи-то шаги, кто-то, входя, звонким мальчишеским голосом сказал:

— Мам, есть хочу — ужас!

«Наташка!» — догадалась Феня.

— Всегда ты так: бегаешь, бегаешь целыми днями, а домой заглянуть, щец хлебнуть — нет тебя. Где опять шуты носили?

— В конюшне была.

— Феня из Москвы приехала, — шепнула Матрена, думая, что Феня задремала.

— Правда? — обрадовалась Наташа и снова начала обувать валенки, брошенные у порога. — Я сбегаю на минутку, ладно, мам? Только погляжу на нее, ну хоть чуть-чуть, одним глазком, и обратно, — тараторила Наташа.

— Некуда бежать-то — вон она на печке, лезь к ней, согреетесь — будем ужинать.

Наташа, охнув, проворно вскочила на печь к подруге и стала тормошить ее:

— Феня, ты ли это? Вот молодец, зашла, я так по тебе соскучилась!

Наташа обняла подругу, приникла к ее щеке. От волос Фени пахло травой душицей. При свете электрической лампы Наташа стала рассматривать Фенино платье.

— Ну-ка, слазь поскорей, я погляжу, каким фасоном пошито. Ну…

— Что ты к ней пристала со своим фасоном! — сказала Матрена. — Девка перемерзла, как бы не заболела, а ты докучаешь.

— Я уже согрелась, тетя Матрена, только сердце что-то болит, — отозвалась Феня.

— Садитесь ужинать. А ты, Наташка, помолчи, видишь, у Фени горе…

Наташа, ничего не понимая, села за стол. Ели молча, потом тетя Матрена спросила:

— А в Москве-то что же, не понравилось?

— Домработницей тетка меня сделала, учиться некогда было, — ответила Феня.

— Ну, а мать что?

— Что же мать… молчит да плачет, а отец говорит, поезжай обратно к тетке. — Феня поковыряла ногтем скатерть, вздохнула: — Ты, Натка, счастливая, десятый класс кончаешь, а я все в девятом…

— Кончишь, — с уверенностью проговорила Матрена. — Вот схожу я в правление, заставят Акима образумиться.

— Не стоит, тетя Матрена, плетью обуха не перешибешь, я лучше пойду работать.