Василий Золотов - Меж крутых бережков

Деньги лежат на сберегательной книжке, а что толку? Ходила в сельмаг — много всякой всячины, а того, чего ей хотелось, нет. Вспомнился прошлогодний май, когда тетка купила ей муаровое платье. Стала Феня перед зеркалом, повернулась направо, налево — не узнала себя, как переменилась да похорошела в новом платье…

А теперь из всего, что у нее есть, она выросла — видны коленки. Разве сравнишься с Аленкой или Наташкой! По виду — столичные студентки. Феня мысленно посмотрела на себя со стороны глазами Саши и вздохнула. Что ж, пусть. Зато она догонит девчат в учебе. Кончит десять классов, потом пойдет в институт, в ветеринарный. Феня знает, кем быть ей…

Звезды лучились, дружелюбно мигали с непостижимой высоты, и Феня задумалась, не о платьях, нет, — о Тане, о только что сыгранной роли.

Как близко ей сейчас и понятно Танино горе. Таня под сердцем носила ребенка Германа, а когда заметила, что Герман перестал дорожить ее любовью, увлекся другой женщиной, сошла с его пути, оставила.

«Чему они так аплодировали? — вспомнила Феня о женщинах, сидевших в зале на первых скамьях. — Наверно, я вызвала жалость к Тане, сочувствие к ней? Нет! Она сильная и щедрая — выпустила вороненка из клетки, открыла дверь и дала свободу Герману — иди, коль не можешь больше любить. Иди!»

…Утром Феню разбудило солнце, во дворе горланил петух. Умылась, вместе с Наташей позавтракали и побежали на ферму.

Почему так легко дышится сегодня!

Погода славная, легкий морозец, тихо-тихо. Феня постояла немного за овином, прислушалась, как поют синицы на березах, и улыбнулась. Но только ли поэтому ей сегодня так хорошо? Нет! Есть и еще что-то. Оглянулась, а Наташи и след простыл, наверно, сбежала от задумавшейся подруги.

Из-за берез показалась ферма, вот и красный уголок. Доярки переодеваются — время кормить скотину. Как только Феня переступила порог, девчата заиграли на гребенках марш. Смотрят они на нее как-то по-особенному. Попросила у Аленки карандаш записать рацион для телят — сразу предложили пятеро. Странно, очень странно! Ну, играла в спектакле. Что же тут такого? Впрочем, в зале была тишина, а кое-кто подносил платок к глазам.

— Феня, почему ты вчера умчалась? — спросила Аленка, подходя к подруге. — Такие танцы после спектакля были! Александр Иванович о тебе спрашивал, и Пантюхин весь клуб обегал: «Где Феня? Где Феня?» Говорят, из-за тебя танцевать даже научился.

А Наташа, неизвестно с чего, торжественная и немного важная, подошла к Фене и протянула коробку конфет.

Ошеломленная Феня спросила:

— Что случилось? Что за конфеты?

— Девчата сговорились отблагодарить за вчерашнее, — ответила Наташа.

Феня тут же раздала конфеты, оставила только штук пять для Егорки.

— Я тоже пойду в драмкружок, — заявила Аленка, — там сразу заметней станешь.

Девушки рассмеялись, а вошедший Александр Иванович спросил:

— Это что — праздник все еще продолжается? Почему затягиваете дойку? — И, увидев Феню с коробкой ассорти, понял все, подошел к ней и тихо спросил: — Зачем сбежала после спектакля?..

Феня прошептала:

— Мне хотелось побыть одной…

Никто не посмеялся над Фениным чувством, даже бойкая на язык Аленка. Благодарный блеск девичьих взглядов, дружелюбное, искреннее тепло, которое ощущалось в их словах, — все это радовало Феню.

Александр Иванович тоже смотрел на нее и тоже открывал что-то свое, новое. Чем-то напомнила она ему в это утро скромный полевой цветок, какие часто встречаются по обочинам дорог. Идешь порой и не заметишь такой цветок, в глаза бросаются прежде всего другие, более яркие, чем этот. Но откуда же тогда доносится тонкий и чистый аромат? Сначала покажется, будто источают его те броские, яркие цветы, что привлекли твое внимание, а потом, когда разберешься, оказывается, аромат этот исходит как раз от незаметного скромного цветка.

Вспомнилось Александру Ивановичу лето, когда он часто проходил по лугу. Бычки и телочки доверчиво тянулись к нему, и он в эти минуты непременно вспоминал Феню. Стоит перед ним, весело прищурясь… Щурится она, скорей всего, из желания спрятать ласку, которой полны ее добрые глаза.

Это она воспитала телят доверчивыми — ни разу не крикнула без причины, ни разу не хлестнула прутом, не сказала грубого слова. Это ее руки гладили, чистили их, это она щедро отдавала им часть своей души, и ласка ее живет в них.

Как ни странно, иногда ему думалось, что Фенина доброта видна на всем, что окружало его: на листьях маленькой вербочки, которую она по утрам поливала за палаткой, на подрастающей молодой траве, на голубом чистом небе, в котором она всегда искала поющего жаворонка…