Василий Золотов - Меж крутых бережков

— А ты не разлюбишь меня, когда я разгримируюсь? — шутя, спросил Саша.

Феня молча склонила голову.

Прозвенел звонок, Наташа чмокнула Феню в щеку и помчалась в зал.

— Ни пуха ни пера! — крикнула она.

Феня с Сашей остались одни.

— А если я тебя вправду поцелую, не по пьесе? — шепотом проговорил Саша.

— Вы меня испачкаете, — постаралась отшутиться Феня, — кармин оставите на щеках.

— Я в губы…

Она смутилась и ничего не ответила. Раздался второй звонок, надо было торопиться на сцену.

И вот снова они перед зрителями…

Таня подошла к Герману. Густая теплынь добрых глаз его неотразимо наплывала на Таню, и она не в силах была уйти, отдалиться от него.

Коснувшись дрожащих плеч Тани, забывая про все, шепча слова любви, он поцеловал ее.

Иван Павлович сердито заворочался на скамейке:

— Не по ходу пьесы! — проворчал он.

У Фени кружилась голова. Забывая фразы, она говорила, что чувствовала, суфлер в будке то и дело покачивал головой и не понимал, откуда берутся слова, которых нет в тексте.

Но публика всей душой принимала эти слова — людям понятны были муки Тани. В зале притаилась настороженная тишина.

Вот и занавес опустился, некоторое время продолжало царить молчание, потом раздались аплодисменты.

Феня на какую-то долю минуты бросилась к окну, забилась в уголок — он поцеловал ее!.. Пусть пока в пьесе, это неважно — поцеловал!..

Саша в это время снимал грим и волновался: «Где же она?..» Сейчас начнутся танцы, и он непременно должен успеть пригласить ее на первый вальс, а то, чего доброго, кто-нибудь смелый и бойкий перехватит его счастье…

Когда кончился спектакль, Феню долго вызывали. Она слышала нарастающий гул — будто прорвало плотину и шумные волны затопили зал, плеск аплодисментов становился все горячей и громче, то и дело слышались возгласы:

— Феня-а-а!

Ваня Пантюхин подскочил к ней и все жал руку:

— Молодец, Феня, молодец! Сегодня я не отойду от тебя ни на шаг. Весь вечер наш — танцевать будем.

А из зала опять возгласы:

— Феня-а-а!

Но она, вместо того чтобы вернуться на сцену и поклониться людям, почему-то метнулась за кулисы и, сказав Ване: «Я сейчас», увидела раскрытую на улицу дверь. Накинув пальто, она выпорхнула в нее. Феня еще жила горем и радостью Тани, и ей хотелось на минуту скрыться куда-то, вдохнуть прохладный освежающий воздух ночной улицы. Все вокруг было празднично: весело хлопали на ветру флаги, ярко горели огни электрических фонарей на площади, через оголенные ветки берез приветливо мерцали звезды…

Казалось бы, нужно всему радоваться, а она прошла по жесткой припорошенной траве и загрустила!.. С чего бы это? Разве расскажешь о том, что на душе! Перед нею, когда она только что играла на сцене, не было ни Германа, ни его сослуживцев — Феня видела одного Сашу. Теперь бы уйти на Оку, к крутояру, где встретились весной в разлив, постоять бы опять вдвоем…

Странно в жизни получается: кто тебе нравится — обходит стороной, считает девчонкой, а кого и видеть не хотелось бы, шастает по пятам. «Ну зачем мне этот Пантюхин? Зачем? Сколько раз говорила: «Отстань», сколько раз пропадали у него билеты в кино, так нет же — лезет со своей любовью. И любовь-то у него какая-то странная, грубоватая — ни ласки, ни доброго слова, одно только и услышишь — «гулять» да «пошли по жизни в ногу».

Чудак! Обхаживает яблони и все шепчет что-то, а при разговоре с людьми не найдет путного слова, комсомольскую работу совсем запустил, все торчит в саду или ждет ее, Феню, у фермы, а нет — так навязывается в провожатые из школы. И как это он не может понять, что не люб. Вот если б Саша…»

Тонкая нитка девичьей мечты вилась, тянулась дальше, счастье казалось близким, возможным, если б… И чего только не может сплести горячее девичье воображение! Ах, думки, думки, словно незакатные летние зори — светлые, ничем еще не затуманенные. Могут они голый осенний луг ради кого-то покрыть цветами, серому небу придать яркую голубизну, вызвать солнце.

«А почему все-таки я не осталась на танцы? Почему? Только ли из-за того, что хотелось побыть одной, отвязаться от этого Пантюхина? Нет, нет!»

Из клуба донеслись звуки вальса, и сердце Фени начала щемить боль, та боль, которая понятна лишь в восемнадцать лет. Так бы и бросилась туда, к людям, в этот праздничный шум и блеск, среди которого кружится с кем-то Саша… Фене стыдно было признаться самой себе в том, что не осталась на танцы лишь из-за того, что нет у нее праздничного платья и туфель. Подруги все принарядились, многие специально ездили в городское ателье, а она… она отдавала все свое время работе и учению, так и не позаботилась о нарядах. «Как же мне быть? Раньше к празднику бывали обновки, а сейчас…» Как пригодилось бы теперь хорошее платье! Выросла, хочется быть самой красивой, самой нарядной для него, для Саши…