Владислав Гравишкис - Собольск-13

И все же ему очень хотелось убедить себя, что рассказ Фили — вранье. Он пересилил страх, подошел к самой шахте. Взялся за ободранный и потому уже не колючий ствол шиповника и заглянул вниз. А оттуда, из глубины, черной и непроглядной, внезапно выплыл протяжный и долгий стон, скорее похожий на вой. Показалось: что-то огромное и черное далеко внизу зашевелилось и поднимается вверх вслед за стоном.

Андрей ахнул и отпрянул в сторону. Он бежал на мельницу, не видя дороги, как в темноте. И только в конце пути как бы посветлело, и он заметил отца, все еще сидевшего в качалке на балконе. Изо всех сил устремился к нему. И казалось ему, что отец — единственный человек, который еще может помочь тем стонущим в шахте людям.

Сергей Никодимович тоже заметил сына. Нервно вскочил, оттолкнул качалку, вцепился в перила. Захлебываясь, закричал:

— Что? Что еще? Боже мой, что еще случилось? Вы сведете меня в могилу.

Андрюша неудержимо бежал к нему. Ворвался а дом, оттолкнул горничную Раю, по крутейшей лестнице вскарабкался на балкон и уткнулся отцу в грудь:

— Они живые! Там стонут!

— Что? Где — там?

— Там, в шахте. Они живые. Я слышал.

Молчание. Взволнованное дыхание отца. Запах бриллиантина и табака. И потом явственный вздох облегчения: Отец крепко прижал Андрюшину голову к себе. Резала губу пуговица жилета. Андрей затихал, всхлипывая, исчезала дрожь.

— А зачем кричать? — Отец отстранил Андрея. — Что за истерика? Ты уже большой. Надо быть сдержанней.

Он заглянул в лицо Андрюше и пошел к качалке. Она была перевернута. Неторопливо поставив ее на место, сел и понюхал флакончик с какими-то каплями.

— Ты почему туда ходил? — Он поиграл флаконом я повторил: — Я тебя спрашиваю: зачем?

— Посмотреть, — выдавил из себя Андрей и с трудом проглотил слюну.

— Милый мой, такие вещи лучше не смотреть. Тогда будешь жить спокойно. Ну да, вчера наш Митька выкосил девяносто шесть этих самых… пролетариев. Гнали из Башкары, перепились в Тургоныше и решили: прикончим. Я отругал Митьку, конечно, — нельзя же так грубо и совсем рядом с нашей мельницей. Угнал бы куда-нибудь подальше, что ли… — Он бормотал, как во сне, не глядя на сына. Потом взглянул, увидел неугасающий ужас в глазах Андрея и спохватился. — Видишь ли, Андрюша, наш Митька кое в чем и прав: если не мы их, так они нас. Эта шантрапа тоже не будет с нами миндальничать, если мы попадем ей в руки. Если бы ты знал, как мне тяжело и страшно ночами. Я почти не сплю, все жду, что они придут и подожгут нашу мельницу, и мы останемся нищими. Или что они придут ко мне в спальню с топорами… Успокойся же, наконец, Андрюша!

Андрей не мог успокоиться. Он смотрел на отца, а видел и слышал гулкую тишину черной шахты, тех заброшенных в темноту несчастных людей, которые были живы и мучились, и все его существо рвалось в каком-то непреодолимом стремлении помочь тем людям, спасти их, пока можно. А отец говорил о чем-то совсем другом, постороннем, не имевшем никакого отношения к тому главному, что сейчас испытывал Андрей.

— Ну зачем, ну зачем ты туда пошел? — взвинченно выкрикнул Сергей Никодимович, стараясь не смотреть в широко открытые глаза сына.

— Они живые. Они стонут. Страшно, папа! Сходи ты, посмотришь…

Сергей Никодимович, казалось, не услышал. Он понюхал свои капли и строго сказал:

— Вот что, Андрей: никому ни слова о шахте и о том, что ты там видел! — Помолчал и озабоченно повторил: — Никому ни слова, понимаешь? И больше не смей соваться туда, куда тебя не просят. Спрашивай обо всем у меня, я тебе объясню. Ты меня не боишься, малыш?

— А как же… — пролепетал Андрей. Он хотел спросить, что же будет с теми людьми, которые остались в шахте. Так они там и умрут?

— Не наше дело, — заторопился ответить отец. — Тебя никто у шахты не видел? Вот и хорошо. Мы ничего не знаем, Андрюшка, вот и все…

Теперь он стал ласков и даже потянулся приласкать сына, так ему хотелось, чтобы Андрюша понял, как нужно относиться к этому событию, роковому в их жизни. Но Андрей инстинктивно оттолкнул руку отца и убежал.

Понемногу, конечно, впечатления сгладились, но все равно то, что надломилось в отношениях с отцом, так и не срослось до последнего часа. До происшествия на станции Красноярск, когда на платформе его бросил отец, зная, что бросает навсегда.

Весной 1919 года отец стал неспокоен и каждый день посылал Филю в Собольск за газетами. Сам встречал его на плотине и, вырвав из рук почту, мелкими шажками семенил к себе в кабинет. А там Андрей не раз заставал его на коленях перед иконостасом: отец жарко молился. Заметив сына, подзывал его к себе, ставил рядом, шептал на ухо: