Константин Лагунов - Начнем сначала

Вопрос застиг Юрника врасплох, смутил, сбил с мысли. Юрник поперхнулся дымом. Закашлялся. Стирая влагу с глаз, с легкой, мягкой иронией ответил:

— Знал… Когда-то… Лет двадцать назад…

— Двадцать. Тридцать. Пятьдесят. В том ли дело? Знал, значит, помнишь. Значит, понимаешь… — Вскочил и, все более возбуждаясь, продолжал: — Ты как тень всюду со мной. Видел. Слышал. Знаешь. Бабник я? Потаскун?.. Молчишь?.. И уж коли я перешагнул, поступился… Значит, вот! — Полоснул по кадыку ребром ладони. — Сколько боролся. Гнул и душил. Не смог!..

Лишь поначалу Юрник благоговейно внимал бурлаковской исповеди, но едва тот заговорил о неодолимости своего чувства, в сознании Юрника зародились противоречащие мысли, неодолимым валом появилось и поднялось желание возразить. Он раскрыл уже было рот, чтобы высказать несогласие, как вдруг понял, что вовсе не ему исповедуется сейчас Бурлак, не перед ним выворачивается наизнанку. Себя убеждает. Себе доказывает. С собою спорит. Значит, сомневается в собственной правоте.

И когда Бурлак смолк, выжидательно и нетерпеливо глядя на собеседника, Юрнику подумалось: «Уверен — поддержу, помогу одолеть сомнения, что же ему сказать?» Бурлак усмотрел в затянувшейся паузе выражение нерешительности, неуверенности и угрожающе резко спросил:

— Ты что, надумал в молчанку играть?

И мигом выстудил душу Юрника. «Чего говорить? К чему? Не переиграть… Одни обломки. Из них теперь ни шиша не слепишь…» И вместо слов утешения он сказал:

— Любовь на беде не растет. Нет. Это не любовь… Бунт увядающей плоти…

Последние слова больно хлестнули Бурлака, и он загремел, сверкая гневно сузившимися глазами:

— По себе судишь! Своей меркой меряешь! Думаешь, теперь роботы, не люди. Не-ет! И понимаем! И чувствуем! И страдаем! Еще как! Прежде чем решиться на такое, я… я…

— Успокойся, — тихо, очень тихо проговорил Юрник. — К чему после драки… Любишь — люби. Счастлив? Завидую… Не ты один. Не ты первый… Горели. Ломались. Раскалывались… Дай бог тебе избежать этого…

А глаза его говорили совсем иное. И в мыслях было не то.

«Не верю ни в какие страсти. Все, что в нас, — нам и подвластно. Только смерть неодолима. Отодвинул бы себя чуток, подумал о других. Марфу б не осиротил. Лену не ранил. И себя сберег… Жизнь не переиграть. Заново не родиться. Дважды молодым — не быть. С того и мечешься, себя и других кусаешь…»

Широко расставленные, холодно посверкивающие глаза Бурлака еле поймали ускользающий взгляд Юрника, и Бурлак понял: не поддержит верный оруженосец. И пожалел о только что сказанном. «Зачем? Перед кем? Что может и смеет Юрник? Всю жизнь под чужой властью, при чужом имени. «Что изволите?» — вот его потолок…»

Не то и не так сказал он своему верному Санчо. Поторопился, подонкихотствовал. «Чепуха! Все, как должно. Как нужно. Напялили на себя староверские вериги: не моги, не смей, не преступи! А жизнь — одна. Радостей в ней — крохи. Каждую малость…»

Угрюмые и недовольные друг другом расстались они в тот вечер…

Назначенный на зимний сезон начальником первого района Антон Глазунов обосновался со своим штабом в поселке Веселый, расположенном посреди четырехсоткилометровой трассы строящегося трубопровода Гудым — Пякопур — Урал. Кто и почему назвал этот походный поселочек Веселым — неизвестно. Ни в облике поселка, ни в быте его обитателей ничего веселого не было. Несколько длинных, приземистых деревянных бараков, полсотни разнообразных вагончиков — балков, среди которых преобладали входящие в моду круглые и длинные «бочки», и конечно же повсюду разбросанные самостроевские хибары, сляпанные из разных обломков, обрезков, кусков. Все эти беспорядочно раскиданные строения по окна засыпаны снегом, покрытым желтыми пятнами, кучами отбросов и отходов. Ни водопровода, ни канализации, ни центрального отопления в поселочке не было. Единственная маломощная котельная едва обогревала столовую, красный уголок и контору.

Почти на равные половины поселочек рассекал зимник — неприхотливый, безотказный, выносливый работяга Севера. То прямой, как полет пули, то витой, как кнут, этот зимник строил Дед Мороз, человек же лишь утоптал да очистил от снега. Как кровеносная артерия, зимник связует разбросанные по тайге и тундре вахтовые и трассовые поселки с городами, промыслами и заводами. Днем и ночью в любую стужу идут и идут по зимнику тяжело груженные и порожние автомобили всех марок, с прицепами и без. Иногда перегон по зимнику занимает несколько суток, и на всем этом студеном, метельном пути нет и малого уголка, предназначенного для шоферов: ни кемпингов, ни гостиниц, ни заправочных, ни ремонтных мастерских. Надейся на бога, да сам не плошай. Верь в испытанную шоферскую дружбу и сам крепи братство водителей северных дорог… Сколько с зимником связано историй, трогательных и трагических, смешных и забавных. Зимник — дорога смелых, а ими Сибирь от веку была богата…