Константин Лагунов - Начнем сначала

— Не надо. Потом. Садись. Не куришь? — Сын отрицательно кивнул. — Молодец. — Закурил. Громко втянул в себя табачный дым, так же громко выдохнул. — Ну-с, что тебя привело в Гудым?

— Мама же вам написала.

— Хватит за маму прятаться. Сам ответь. Что тебя поманило? Романтика? Рубли? Жажда приключений? Или… есть иные причины?

Он вопрошал громко, лениво, без интереса. Обостренное волнением чутье юноши сразу уловило это, и потухшая было обида вновь разгорелась. Славик еле совладал с чувствами и внятно, громко и, как ему показалось, спокойно ответил:

— Кончил десятилетку и… Хватит на маминой шее… вот и… Ну, и Север, понятно… Поглядеть. Испытать себя…

Упоминание о маминой шее показалось Сушкову преднамеренным и больно ущипнуло самолюбие. «Намекает… Сама отказалась, попятиться гордость не позволила. Две ставки медсестры на двоих — не густо… Две ставки — от восьми до восьми. За гордыню тоже надо платить…»

— За все надо платить! — жестко, с укором и обидой воскликнул Сушков. И уже угрожающе повторил: — За все!.. — Выдержал небольшую паузу и прежним равнодушным тоном: — Где хочешь работать? Кем?

— Все равно.

— Та-ак. Значит, стрельба без цели. Ну что ж… Бывает… — думая о чем-то другом, лениво цедил Сушков пустые слова и, вдруг решившись, заговорил необыкновенно четко и внятно: — Сперва надо определиться с жильем. — Приметив, как дрогнуло лицо Славика, накрыл ладонью узкую горячую руку сына. — Давай по-мужски. Прямо и откровенно. Да, я знал о тебе. Но никогда не видел и, честно говоря, не имею морального права называться отцом. Но это не главное. Каждый человек — неведомая галактика. Постигать ее надо исподволь. Не поняв друг друга, взаимно не убедившись в необходимости единения — не стоит рисковать. Коммуникабельность, брат, не выдумка… Понимаешь?

— Понимаю, — еле внятно пролепетал Славик пересохшими губами.

— И отлично! — похлопал по холодной, помертвелой руке сына. Заговорил глуше, доверительней, глубокомысленней и неразборчивей. Ему уже надоело следить за собственной речью, старательно выговаривать слова, и он, как всегда, невнятно и нечисто забубнил: — Я всю жизнь — один. Ты всю жизнь — с мамой. Мне тридцать девять. Тебе — семнадцать. Характеры, взгляды, вкусы могут прийти в такое столкновение, что мы, сами того не желая, станем врагами. Зачем? Нужен ли такой эксперимент?.. Сперва надо убедиться в необходимости, а уж потом что-то ломать, перечеркивать, подделываться.

Он еще долго говорил, не произнося главного, петляя и кружа вокруг него. Славик понуро молчал. «А ты как думал? — с непонятным злорадством мысленно вопрошал Сушков сына. — Спереди прикрыт, сзади защищен — завоевывай мир?»

— Принеси-ка сюда телефончик.

Но когда Славик поставил перед ним ярко-желтый телефонный аппарат, Сушков долго раздумывал, прежде чем снял трубку и, крутнул диск.

Изваянием застыл Славик в проеме кухонных дверей, в широко распахнутых ореховых глазах все приметней и ярче разгоралось зловещее пламя.

— Хелло!.. Будьте добры Валерию Даниловну… Жаль-жаль… Извините…

И снова легонько похрустывал вращающийся диск.

— Хелло! Юрий Николаевич? Приветствует вас Владимир Иванович Сушков… Да-да… У меня к вам нижайшая просьба… Неотложная. Нужно пристроить в общежитие одного симпатичного хлопчика… Прикатил в Гудым за романтикой, а крыши — нет… Понимаю, что трудно, иначе и не беспокоил бы вас…

Он менял регистры довольно сильного голоса, выговаривал слова на удивление четко, похохатывал, поддакивал, но Славик его уже не слушал. Рывком сдернув куртку, схватил в одну руку шапку, в другую рюкзак и выскочил из квартиры.

Сушков видел все, но не придержал, не остановил сына, даже не окликнул. «Ишь ты! — неприязненно думал Сушков, держа подле уха замолкшую трубку. — Мамин характерец. Не по-моему — значит, никак… Побегаешь ночь по городу — придешь…»

Он и в мыслях не допускал, что сын мог воротиться вскорости: не хотел этого. Сегодня вечером здесь собирается очередное заседание «клуба озорников» — так называли свои регулярные встречи-попойки задушевные друзья и подружки Сушкова. Все они были людьми образованными, начитанными, остроумными и, главное, неистощимыми на озорство и забавы. Сперва на вечеринках спорили о чем-нибудь возвышенном и даже значительном, декламировали стихи, рассказывали забавные истории и анекдоты, потом, когда хмель сшибал все тормоза и ограничители, начинались неописуемые непристойные забавы.