Константин Лагунов - Начнем сначала

«Да-да. Криво. Это правильно. Точно… Сейчас улетит. Опять один… Успеть бы о главном…» — мельтешило в голове, и он никак не мог попридержать метание мыслей, не мог припомнить, что еще обязательно нужно сказать.

Одевалась Марфа неторопливо, будто собираясь вместе с ним выйти сейчас на люди, пройтись об руку по городу, сходить в гости или в кино. Движения женщины были плавны, жесты — мягки и пластичны. Она чуть похудела, и от того еще отчетливей и притягательнее проступали природное изящество и стать ее сильного зрелого тела. Он подсознательно любовался Марфой, глядя, как она обувала сапоги. А в сознании прежнее метание мыслей. «Уйдет. Задержать… Сказать… Выяснить…» А как задержать? Что сказать? Что выяснить?..

Что-то в нем еще не вызрело, лишь зародилось — сильное и непокорное, — зародилось и тут же о себе заявило — громко и властно. Он предугадывал: теперь это, только что зародившееся в нем, станет расти, подминая все, начнет выпирать, выбираться наружу и не будет от него ни спасения, ни покоя, и снова неминуем взрыв, еще один головокружительный кувырок. Пока еще до взрыва было далеко, бог весть сколько дней, а может, недель или месяцев, но всей своей сутью Бурлак уже чуял зарождение роковой искры, которая и станет первопричиной взрыва. Он страшился и радовался предстоящему перевороту, боялся упустить, дать разгореться этой искре и сам же ее раздувал, холодея от ужаса и ликуя.

— Подай, пожалуйста, шубу, — долетел голос Марфы.

Он проворно схватил шубу и, надевая ее, ненароком обнял Марфу за плечи, поцеловал в шею.

— Не надо, Максим, — болезненно тихо выдохнула она. — Я не Сталина.

Ему вдруг захотелось решительно и властно развернуть ее лицом к лицу, прижать покрепче, поцеловать, но она резко отступила и, поворотясь к нему, сказала с горечью и холодком:

— Это ни к чему, Максим.

— Прости, пожалуйста.

Вот она застегнула шубу, поправив уложенную венком косу, надела мохнатую шапку и стала еще моложе, ярче и красивее. Она стояла рядом, совсем близко, но Бурлаку казалась недосягаемо далекой. «Сейчас уйдет. Насовсем. Навсегда. Не позвонит. Не покажется…» Почему так решил? — не ответил бы, но был уверен: так будет. И только ради того, чтобы оттянуть, задержать, спросил:

— Наряды твои переслать тебе?

— Не надо пока. Чуток обживемся, тогда… Или мешают?

— Никому не мешают, — рассердился он. — Думал, тебе нужны. Ты ведь женщина с…

— Пора, Максим. Рада, что свиделись. С Феликсом так и держи. Совесть не ломай. Не насилуй. Только с ней в ладу и правда, и спасение. Сталины избегай. Тоскует баба, мечется: жизнь — к закату, а под ногами — зыбко. Сама не знает, куда с отчаяния голову сунет. А силушки в ней… Наскочит — собьет себя и другого, не охнув, сгубит… Сердце береги. Молодуха твоя наверняка родить захочет, а его растить да растить… Прощай.

И опять протянула ему обе руки.

Бурлак сложил их ковшом, ткнулся в него лицом и приник сухими жесткими губами к некогда родным, преданным, нежным ладоням.

Сперва Феликс Макарович колебался, тревожился, но после того как Сталина исцелила Бурлака, уверовал: Максим сделает, что нужно. Однако Феликс Макарович был не однажды и крепко бит, потому ничего серьезного не предпринимал, не заручась на всякий случай запасными вариантами, не подстелив соломки на месте возможных крутых поворотов. Ради этого и пригласил он Сушкова.

Тот явился без промедления, был показно смиренен и подчеркнуто почтителен. Еще от порога начал кланяться, невнятно, будто с набитым ртом, бормоча слова приветствия.

— Проходи. Садись, — небрежно приветливым тоном пригласил Феликс Макарович гудымского летописца.

Сушков сразу уловил: нужен он сегодня начальству, очень нужен — и приободрился, приосанился, вольготно уселся в кресло, закинул ногу на ногу, неторопливо вынул сигарету из протянутой Феликсом Макаровичем пачки, долго чмокал и пыхтел, раскуривая.

Понимающе ухмыльнулся Феликс Макарович, прижег свою сигарету и заговорил весомо, в то же время доверительно, при этом негромко и размеренно притопывая, будто отбивая такт.

— Есть поручение, старик. Ты как-то говорил, у тебя друг в… — и он назвал одну из центральных газет.

— Да, — важно подтвердил Сушков. — Однокашник. Вместе университет кончали. Он для меня…

— Отлично! — пресек Феликс Макарович затянувшийся ответ. — Вот с его помощью и надо срочно, очень срочно, — выделил интонацией последние два слова, — организовать у него большую, убедительную яркую статью. За моей подписью. А в областную газету — за твоей. И тоже немедленно. И обязательно обстоятельную, заметную. Писать обе придется тебе. Уяснил?