Федор Панфёров - Удар

— Непорядок у тебя, Степан Степанович.

— Непорядок.

И Степан Степанович тревожно осматривает стены клуба, самую сцену, стулья и длинные скамейки, на которых восседают колхозницы. Как будто все на месте: плакаты, лозунги, портреты. Как будто чистенько и светло в зале. Почему же непорядок? Что за непорядок? А ему опять шепчут:

— Непорядок, — и вдруг с дружеской грубоватостью: — Дура. Чего буфет-то не откроешь? Женщины с семечками пришли, так что ж и нам, мужикам, зерна щелкать?!

— А у нас зубов нет, — пошутил кто-то, а другой добавил:

— Нам бы по стакашке того, что и без зубов вовнутрь пройдет.

— А-а-а! — Заведующий клубом наконец-то догадался, и вскоре буфет был открыт: пожалуйста, кто чего хочет, потому сегодня особый день.

Собрание было необычайным еще и потому, что его вел сам Жук, Иннокентий Савельевич. Обычно собрание всегда ведет его заместитель Вяльцев, которого Анна Арбузина за глаза называет «Наш прю»: любит Вяльцев попреть до поту. Ныне сам Иннокентий Жук взялся вести собрание. Он хитрый и сразу понял «ход событий»: женщины пришли разнаряженные, с узелками семечек, мужики потребовали открыть буфет, значит вопрос ясен, значит все настроены празднично, значит нечего слова гонять, как гоняет шары плохой бильярдист.

Он, Иннокентий Жук, сидит за столом, окруженный боевыми товарищами: рядом с ним Анна Арбузина, Вяльцев, уже приготовивший длинную речь, «агрономша» Мария Ивановна, как все ее зовут, — молодая, тоненькая, вроде девчонки-подростка; бухгалтер — в противоположность Марии Ивановне — весьма пухлый: у него даже на пальцах и то ямочки. Посмотрите, вон его рука лежит на толстой книжище — дебеты, кредиты, — на пальцах ямочки, и в каждой вполне можно горошину уложить. А за ними, во втором ряду, почетные гости — секретарь райкома Лагутин, председатель райисполкома Назаров и академик Иван Евдокимович Бахарев.

Вот какой цвет общества на сцене…

Люди в зале, конечно, уважают тех, кто восседает в президиуме, однако ныне не желают долгих прений и долгого томления: все стремятся побыстрее отпраздновать трудовую годовщину за столами, уставленными яствами и веселящими напитками…

Вот почему Иннокентий Жук и считается знатоком человеческих дум и сердец: он сделал необычный доклад. Казалось, хвастаться надо, хвалиться надо и доклад растянуть часа на три-четыре, как и поступил бы Вяльцев, а Иннокентий Жук сделал доклад, как потом говорили, длиною с куриный нос, а по тяжести — тысяча человек не поднимут.

— Докладывать, чую, длинно не надо. А суть: считано и подсчитано — на каждый трудодень приходится по два килограмма мяса, а деньгами двадцать восемь рублей. Общий доходишко от хозяйства нашего — три миллиона семнадцать тысяч. От овцеводства, значит, два с половиной, кругло говоря, остальные от садоводства и главным образом от затеи Марии Ивановны — от семян люцерны. С зерном плохо: суховей украл. Ну, на бригадах проработано… да, проработан этот вопрос. Все. Время весеннее, и для прений времени нет: овцы к нам с Черных земель шествуют, надо готовиться принять их, а от них — ягняток. Каковы посулы от сада — Анна Петровна, давай. Как приготовлены к приему овечек — Вяльцев, давай. Как с люцерной мечтаете — Мария Ивановна, давайте. — И Иннокентий Жук опустился в плетеное кресло так крепко, словно был вылит из чугуна: короткий, сбитый и черный, а движения рук у него тяжелые: поведет правой рукой — и будто что-то отрубит, поведет левой — и, кажется, что-то с корнем выдрал.

И Анна Арбузина, раскрасневшаяся, впервые выступавшая при Иване Евдокимовиче, рассказала о том, что намеревается ее бригада делать с садом. Ну, конечно, ухаживать за старым садом с той же лаской, с какой ухаживали в прошлом году, а кроме того, заложить новый на площади в двадцать гектаров…

— Ученые нам помогут… Отделение Академии наук у нас тут расположилось. Иван Евдокимович поможет, — говорила она, вся пылая.

— Да он тебе уже помог, — крикнул кто-то тоненьким голоском, вовсе не обижая Анну, а, наоборот, как бы одобряя…

И в зале грохнул хороший хохот, посыпались выкрики:

— Верим, поможет академик.

— Глядим, помог: Аннушка-то наша зреет.

И все смеялись по-доброму, как и положено смеяться людям без извращенного воображения. Смеялись и Анна, и Иван Евдокимович, и Лагутин, и Назаров, а Иннокентий Жук даже поднялся из кресла и зааплодировал, обращаясь к академику:

— И от вас слова требует народ, Иван Евдокимович. А как же?