Федор Панфёров - Удар

Аким Морев при последних словах внимательней посмотрел на Любченко и сказал:

— Вы и обязаны были ей помочь. Как коммунист, обязаны были помочь.

— Да. Но я мог бы и не помочь. Вон как Лосев: «Ищи сама. Взялась и ищи. Мне со своим хозяйством не управиться. А ты назвалась груздем — лезь в кузов».

— Но это ведь гадость.

— Как хотите, так и называйте. Но раз уж не сделал гадости, — подхватил Любченко, — тогда уважай.

— Уважать — да. Но ведь вы требуете, чтобы она не только уважала, но и любила вас, — резко возразил Аким Морев.

— Мужчина — он активней женщины. Он и должен воздействовать… Ну, конечно, чушь говорю, — оборвал сам себя Любченко, а в душе подумал: «Ах, я бы все сделал, лишь бы она моя была. Был же в старину хороший обычай — умыкать, увозить невесту. И я — украл бы ее. А там — хочешь не хочешь, а живи». Любченко вдруг захотелось выпить, так вот сразу, стакан водки, и он намеревался было остановить машины, сбегать к своему Петрарко и глотнуть там, но «Победа» уже въезжала на усадьбу первой фермы.

Здесь стояло несколько саманных хаток, две или три мазанки, а за ними тянулись длинные, тоже из самана, старые кошары, предназначенные для зимнего укрытия овец. Около кошар все примято, притоптано, как на току.

— Вон в той хате она: ее конь на привязи, — взволнованно проговорил Любченко. — Вы уж, Аким Петрович, слово-то сдержите.

— Но… не сразу же я начну. Давайте, я посмотрю со стороны… и определю. Это ведь дело тонкое, — неприязненно проговорил Аким Морев. — А лучше бы сватовство отложить. Надо сначала — дело: хозяйство посмотреть, потом проедем по полям, а уж вечером — видать будет.

— Нет! Это что — видать будет? У меня ведь на сердце-то кипит.

— Ну, не выплеснется до вечера, — ответил Аким Морев, входя в хату, низко наклоняясь, чтобы не удариться головой о притолоку, думая: «Вот где живет. Одна со своей заветной мечтой. И, наверное, в хатке темно, пахнет саманом, заползают всякого рода сороконожки. Ничто не остановит человека, когда у него есть заветная мечта». Но, переступив порог, пройдя крохотные сенцы, он открыл вторую дверь и удивился. В комнате было светло, прибрано: в углу стояла кровать, покрытая белым одеялом, на ней подушка под кружевной накидкой, дальше столик., и всюду в плошках цветы — тюльпаны, тюльпаны. А главное… Главное, у стола стояла Елена Синицына — загорелая, тоненькая, в полумужском костюме, с пышными волосами. На нее из окошечка падают лучи солнца и золотят ее.

«Лена!» — хотелось вскрикнуть Акиму Мореву, но он сухо, даже слишком сухо, проговорил.

— Здравствуйте! Вот где мы вас настигли.

У Елены глаза стали большие, потом они вдруг загорелись, даже увлажнились, и ее руки протянулись было вперед, а губы что-то прошептали, но в эту минуту следом за Акимом Моревым вошел Любченко, и Елену будто кто-то разом подменил: она выпрямилась и суховато ответила:

— Здравствуйте.

Да нет. Они же вместе: так ведет себя жена при муже, влюбленная в другого. Это «влюбленная в другого» его как-то порадовало, но слово «жена» повергло в такую грусть, что он, не спрашивая разрешения, опустился на табуретку и подумал: «Ехать. Ехать надо. Зачем я сюда? Пусть их как хотят, так и улаживают ссору».

На взгорке бродило огромнейшее стадо сайгаков — тысячи две. Они появились неожиданно. За несколько минут перед тем там, как и всюду, только колыхались весенние молодые травы, и вдруг откуда-то появилось стадо сайгаков; пощипывая траву, они тянулись цепочкой на запад. Цепочка распадалась на крупные звенья, впереди каждого шел рогатый козел.

Аким Морев, Иван Петрович и Любченко, остановившиеся около стога сена, чтобы перекусить, были удивлены неожиданным появлением такого огромного стада; сайгаки, видимо, тоже не ждали встречи с людьми: все повернулись к ним, да так, застыв, и смотрели на них, затем, не чувствуя опасности, снова пощипывая траву, всей лавиной медленно потекли на запад.

Иван Петрович, затаенно, боясь спугнуть сайгаков, прошептал:

— Хоть будто и вместе, а разделены. Группа коз, а впереди козел, опять козы, а впереди козел. Рожать собираются, Вот-вот и наплодят да в травы детишек попрячут, — и не успел Иван Петрович приподняться, как все стадо, круто повернувшись, ринулось за бугор и скрылось.

— Ну, как вам наши посевы, Аким Петрович? — спросил Любченко.

Аким Морев не сразу ответил. Там, неожиданно нагрянув к Елене Синицыной в землянку, они, чуточку посидев, решили съехаться вечером: дела, дела, у всех дела… и направились осмотреть посевы озимых. Что же сказать теперь, когда эти посевы видели? «Безобразие» — грубо получится. И Аким Морев ответил: