Владимир Щербак - Буревестники

— А наша Иннокентьевна опять в стороне…

— Нешто мы знали, что матросы бунтовать зачнут?

— Ну а кабы знали, что тогда?

— Тогда, как в прошлом годе, захватили бы батарею и тоже красный флаг…

— Ишь ты, захватчик! А чем оно кончилось в прошлом году – знаешь? Ты тогда ещё в своей деревне волам хвосты крутил, а мы тут хлебнули!..

— Это ты-то хлебнул?! Первый тогда кричал, что надо разоружиться да повиниться! За таких, как ты, сука, наши до сих гниют в арестантских ротах…

— Тише вы, прапор идет!

— Вы чего тут расселись, скоты?! А ну живо по местам! Боевая тревога!

— Ефим, слышишь: орудийная стрельба?

— Слышу, Петя. Значит, эсеры всё-таки начали восстание. Не послушались нас… Эх, черти, сколько народу понапрасну положат! Вот он, бланкизм в действии, против которого борется Ленин.

— Всё это верно, но жаль, что мы не с ними. Там ведь люди гибнут за революцию, а мы тут вроде отсиживаемся…

— Не по своей же воле сидим, чудак-человек!

— Да-а… Это мерзавец Родэ нас выдал, больше некому! Кстати, почему нас посадили на гауптвахту, а не в тюрьму?

— Временно, наверное, в суматохе. А может, потому, что тюрьма переполнена… Что это? Стучат?

— Как будто из соседней камеры…

— Погоди, погоди! Да это же «тюремный телеграф»! «3-д-е-с-ь Ш-а-м-и-з-о-н к-т-о р-я-д-о-м?» Петя, да это же наш Гриша, Доколе! Вот он где, оказывается, бедняга! Сейчас мы ему ответим, дай-ка что-нибудь такое…

— Да вон ложку хотя бы… — «Здесь Ковальчук и Воложанин. Здравствуй, Гриша!»

«Что происходит в городе?»

«Эсеры подняли восстание».

«Это же безумие!»

«Согласны. Отговорить не смогли. Как твои дела?»

«Нормально. Скоро суд. Матрос Дятлов…»

— Эй вы там, перестаньте стучать!

«…провокатор».

— Я кому сказал?! Шомполов захотели, сволочи?

Последний парад «Скорого» близился к концу. Когда канлодка окуталась дымом и у борта миноносца почти вровень с мачтами поднялся бело-зелёный султан, Пайков и Рублёв переглянулись и в глазах друг у друга прочли: «Амба!» Надя, стоя неподалеку от них на мостике, оставалась безучастной к начавшемуся обстрелу «Скорого» орудиями крупного калибра, и матросы сочли это штатским неведением. Но они ошибались, дело было в другом. Надя была в прострации и не думала ни о чём. Перед её глазами стоял Александр, каким она видела его в последние часы жизни: на квартире «Хроникера», перед мятежом в минбате, упавшим под кинжальным пулемётным огнем… Их дело провалилось! Ей теперь было всё равно: удастся ли им прорваться в открытое море и уйти в Японию или их накроет огненный смерч, что пляшет вокруг корабля и вот-вот захватит их в центр, – всё едино, восстание подавлено.

В самый последний момент, когда осколок впился ей в висок и Надя медленно, словно для того, чтобы отдохнуть, осела на палубу, она вдруг ощутила острое желание оказаться в сильных объятиях любимого, прижаться к широкой его груди, и ей показалось, что вот сейчас, в следующее мгновение, она увидит его…

Она сидела на палубе, подогнув под себя ноги и привалившись спиной к надстройке, её невидящий взор был устремлен вверх, на гафель, где все ещё развевался не раз продырявленный пулями красный флаг.

— Товарищ Надя убита! — с ужасающим самого себя спокойствием сказал Яков Пайков. — Слушай мою команду! — и, не выдержав не свойственного ему командирского тона, заорал: — Лупи их, ребята!

Лупить было почти некому: команда таяла после каждого выстрела карателей. Лишь несколько матросов в разодранных окровавленных тельняшках бесновались у уцелевших двух орудий.

«Скорый» – юркий, небольшой, всего 240 тонн водоизмещения корабль – даже в ближнем бою малоуязвим, но на нём сосредоточили огонь десятки орудий разного калибра, и он был словно галушка в кипящем котле: вертелся, подскакивал, кренился то на один борт, то на другой, притапливался, подпрыгивал… Чуть ли не через раз – слишком близко было расстояние и плотен огонь – были попадания.

Верхняя палуба была завалена трупами матросов, солдат, рабочих, корчились в предсмертных судорогах раненые, горел деревянный настил и надстройки, повалилась одна из труб, застилая корабль чёрным дымом. В этой жуткой завесе не стало видно, есть ли ещё живые на корабле, Якову и Ивану казалось, что они остались одни. Но ещё изредка стреляло кормовое орудие, и горячечной скороговоркой, то и дело прерываясь, говорил пулемёт.

Пайков, уже дважды раненный в голову и в бедро, закопчённый дымом, прохрипел:

— Прямо руль, Ваня! Полный вперёд! А я сейчас по ним трахну!…