Владимир Савицкий - Записки ровесника

Для Филармонии мама особо тщательно и строго одевалась — во времена моей юности все еще считалось малоприличным отправиться туда в цветастом платьице или пестрой рубашке, да и костюм был предпочтительнее темный. Я вообще любил наблюдать за мамиными сборами, когда она вечером шла куда-нибудь, пусть даже без меня — на те же концерты она гораздо чаще отправлялась с друзьями или поклонниками. Будничный, «домашний», я пристраивался возле зеркального трюмо с двумя тумбочками, скромного, недорогого, как и все вещи, среди которых мы жили; они были практичны, удобны, нужны, изящны с виду, но произведений искусства собой не представляли, и пользоваться ими можно было безбоязненно и привольно; картин на стенах тоже не висело: мама считала, что хорошим картинам место в музее, а плохим — на свалке, допускались фотографии родных и близких в самой скромной окантовке. Наблюдал, как мама пудрилась, красила губы, подвивала волосы нагретыми на керосинке щипцами, выбирала подходящие к платью украшения, немногочисленные и тоже скромные, выбирала сумочку и комплектовала ее — особенно нравилась мне круглая замшевая сумочка с круглой же небольшой застежкой из слоновой кости.

Для совместного выхода она и меня просила одеваться поаккуратнее. Тут дело, честно говоря, обстояло неважно, ибо костюма у меня не было вплоть до десятого класса — а как я о нем мечтал! (Это была как раз одна из не очень-то реалистических для того времени моих грез.) Надеть я мог только отглаженные няней брюки — похоже, у меня были и выходные, — блузу темно-синего сукна, которая была раньше маминым пальто, да чистую рубашку. Ради Филармонии я безропотно повязывал галстук, хотя в других случаях заставить меня «нацепить» галстук было непросто.

И мы торжественно отправлялись, и мама без конца раскланивалась со знакомыми, и мы слушали лекцию талантливого музыковеда, не только прекрасно знавшего предмет и не пытавшегося причесать свои мысли, но и умевшего говорить просто и доступно о самых сложных проблемах эстетики и музыки. Потом следовал концерт, а потом мы шли домой пешком, ибо жили неподалеку. И на обратном пути мама обычно говорила несколько слов о своих впечатлениях от исполнявшегося в тот день произведения, а также о своем отношении к композитору, дирижеру, солистам.

Надо сказать, что в конце тридцатых годов во главе нашей Филармонии как раз утвердился молодой, высокий, стройный, очень импозантный дирижер, на стройной фигуре которого прекрасно сидел фрак, и все в Ленинграде увлекались им, и хвалили его наперебой, и предрекали ему большое будущее. И вот однажды, выйдя с очередного концерта — он как раз дирижировал, — я осмелился первым начать разговор и похвалил дирижера, будучи твердо уверен в том, что мама относится к нему, как все, и согласится со мной, и оценит меткость и справедливость моего суждения. А мама молча шла рядом. Я заподозрил неладное, но, чувствуя необходимость заполнить неловкую паузу, тем более горячо стал настаивать на сказанном.

— Я его слушала сегодня второй раз, — неожиданно прервала мои излияния мать. — И знаешь… мне он не нравится.

Вместо того чтобы уж теперь-то замолчать и выслушать, что скажет она, я продолжал бормотать смешные в устах подростка слова о том, как прекрасно А. вел за собой оркестр.

— Да, он эффектно дирижирует, — согласилась мать. — Но я уже говорила тебе, что это не только не главное, но не имеет к музыке, в сущности, никакого отношения. Он необычайно рассудочен, ему недостает чувства — эмоционального ощущения того, что он исполняет. Во всяком случае, мне трудно принять его трактовку… Сижу, и все время кажется, что он не может почему-то нащупать интонацию, созвучную той, которую вложил в симфонию автор. Не может или — не хочет? Нет, нет, это исключено, конечно. Но, как бы это тебе объяснить… Понимаешь, я, слушатель, слышу авторскую интонацию, хоть я не музыкант, а он — нет… Как хочешь, а мне он не по душе.

— А ты уверена, что не ошибаешься? Почему ты слышишь вернее? Дирижер не может удовлетворить всех сидящих в зале! Если каждый слышит музыку по-своему…

— В том-то и дело, что хороший дирижер должен переубедить меня, если я ошибалась, внушить мне идею своей трактовки. А этому на слушателя, похоже, наплевать, да и на смысл концерта, кажется, тоже. Лишь бы все аккуратно входило в «рамочку» и никто ни в чем упрекнуть его не мог. Внешне все выглядит превосходно, только, похоже, это внешнее для него — главное…