Владимир Савицкий - Записки ровесника

— А Шурик согласится потом прийти к тебе?

— Не знаю… Он всех ребят пригласил.

— Не весь же класс?

— Нет… всю нашу компанию.

— Ну, смотри. Я хотела бы, чтобы мой сын посещал только тех товарищей, которые и сами у него бывают.

Тогда я не понимал житейской мудрости ее слов, считал их очередной фанаберией. Теперь хорошо понимаю.

Много раз призывала меня мама сдержаннее оценивать окружающих, тщательно взвешивать свои суждения о вновь встреченных людях, не давать заметить свое нерасположение — чтобы не обидеть ненароком.

— У тебя же все на лице написано! Воспитанный человек не должен проявлять свое раздражение, даже если есть основания… Ну что ты изображал вчера вечером? Женщина первый раз пришла к нам в дом…

— А зачем ей к нам ходить? Дура и кривляка…

— Васька!

— Что — Васька? Она же так и сыплет пустыми фразами. А клеймо как рассматривала на чашке? Да еще пыжилась при этом, словно крупный специалист по фарфору…

— Этого ей делать, конечно, не следовало, — усмехается мама, довольная тем, что сумела внушить мне, как надо, а как не надо вести себя в гостях. — Допустим, кривляка — о дуре тебе судить рано. Так что с того? Она же пришла к нам в гости, значит, мы должны вежливо терпеть все, что бы…

— Я и терпел!

— Я сказала: в е ж л и в о терпеть. Улавливаешь разницу?

— Улавливаю…

После такой выволочки, при случае поминался и «отцовский характер» — я некоторое время честно старался делать лицо непроницаемым, тем более это сказочно легко удавалось многим моим любимым литературным персонажам. Не тут-то было. Вместо каменно вежливой моя физиономия делалась такой мрачной, что присутствующие немедленно принимались выяснять, не заболел ли я, а наиболее проницательные без труда докапывались до сути.

Еще одна мамина заповедь гласила примерно следующее: не садись на чужие места ни в театре, ни в жизни, у тебя всегда должно быть с в о е место. Туманно вроде бы и уж никак не современно, но мне этот призыв как раз нравился своей «внешней» стороной: действительно, что за радость садиться — в театре, в поезде, в кино, где угодно — на чужое место: в любую минуту могут согнать! И я стремился избегать подобных ситуаций, и до сих пор не люблю перескакивать на местечко «получше», освободившееся в трамвае, в автобусе, — где сел, там и сижу.

Все это, казалось бы, так, поверхностно, играючи. Но вот однажды я, сам того не ведая, занял, поступая на работу, место человека, повздорившего с директором. Чтобы избавиться от неудобного сотрудника, директор был вынужден упразднить занимаемую им должность, а как только человек этот уволился, должность вновь восстановили в штатном расписании и на нее был принят первый, кто подвернулся под руку, то есть я. Долго еще «эхо» предыстории долетало до меня, «нагревшего руки на чужой беде», долго на меня косились, как на директорского ставленника, и хоть я не был решительно ни в чем виноват и директор мне самому не нравился — слава богу, хватило ума не скрывать этого, — мне пришлось потратить немало усилий, чтобы отвести оттенок недоброжелательности, с которым «старые» сослуживцы мне все это выкладывали. Вот когда вспомнил я мамины слова.

Мама категорически избегала фамильярности и даже няню называла по имени-отчеству или, в интимные минуты, одной из тех ласковых кличек, какие придумывал для няни я, но была предельно проста с людьми, игравшими в изысканность, — и они сникали перед строгой простотой и оказывались в мамином присутствии самыми обыкновенными и даже довольно симпатичными смертными.

Прекрасно ладила она с соседями по коммунальным квартирам, хоть ей во многом приходилось там нелегко; она привыкла, например, каждое утро мыться до пояса, а каково проделывать это, умываясь на общей кухне? Если няня была душой квартир, где мы жили, мама неизменно оказывалась их мозговым центром; в серьезнейших вопросах ее голос бывал решающим, и это тоже, к моему удивлению, делалось как-то само собой.

Люди делятся на тех, кому постоянно не хватает времени, и на тех, кому некуда время девать. С тех пор, как мы уехали от отца, я никогда не видел маму без дела. Вечерами, после службы, она часто брала «халтуру» на дом, чтобы заработать прожиточный минимум, необходимый нашей семье — в понятие «необходимый» она, кроме еды и прочего, включала и уроки немецкого, и обучение меня игре на рояле.

Как ни тесно мы жили, небольшой, так называемый кабинетный рояль стоял всегда на почетном месте, и я до самого конца школы брал уроки музыки; кажется, рояль или деньги на рояль были вытребованы матерью при разделе имущества.