Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Улучив момент, Асамон спросил у Мегакла, кто таков этот старик.

— Видишь ли, мой друг, у каждого из людей есть какие-никакие, но идеалы. Так вот, этот старик, как ты говоришь, единственный на моей памяти человек, кто умеет свои идеалы защищать. А это кое-что значит.

Оказавшийся поблизости Дамасий услышал его слова.

— Обыкновенный наемник. Как и ты. С той, правда, разницей, что свой меч задешево никогда не продавал.

Наставник даже не поворотил головы. Обращаясь по-прежнему к Асамону, продолжал:

— Что такое идеалы, надеюсь, ты понимаешь. Не путай их с корыстью. Хотя, например, для Дамасия это одно и то же.

Он ушел, взвалив на плечо корзину. Дамасий сердито сплюнул вслед.

— Когда из всех ремесел ты выбираешь убийство за деньги, я могу представить, какие они, твои идеалы, — пробормотал он.

Очередная стычка произвела на Асамона тягостное впечатление. Отец и Мегакл последнее время почти не разговаривали между собой, а если возникала необходимость, то разговор шел через третье лицо, обычно через Асамона, как на сей раз. Кто прав, а кто виноват, мальчик судить не мог, потому что причины были ему неизвестны. Но догадывался, что, если бы не его глубокая привязанность к наставнику, тому было бы отказано от места незамедлительно. Однажды он попытался выяснить причину размолвки у отца. Но тот ответил уклончиво:

— Когда боги хотят поссорить людей, они делают это.

Асамон взял ячменную лепешку, несколько сушеных смокв и сел в стороне.

Младший из сыновей Диагоры, Тиман, забрался по колено в ручей и застыл, словно изваяние, что-то напряженно там высматривая. Его неподвижность казалась столь неестественной, что, когда он резким, сильным движением выбросил на берег крупную рыбину, Асамон даже вздрогнул. Три таких же бились среди камней. Неподалеку старший брат Стомий ловко разделывал трепещущие рыбьи тушки на плоском камне. Он нарезал из рыбьих хребтов длинные, розовые куски мяса, истекающие жиром, и тут же присаливал их. Блюдо считалось готовым.

Глядя на их стряпню, Мегакл смеялся.

— Если бы не было рыбы, не было бы и Родоса. Я помню, когда мы плутали в Ливии среди песков, в нашем лохе тоже был родосец. Если память мне не изменяет, его звали, кажется… Диагора? Да, по-моему, так. Так вот, в то время, как мы изнывали от жажды и едва ворочали распухшими языками, у него каждый день была на ужин свежая рыба. Ха-ха-ха! Зато мяса он в рот не брал. Не-ет! Они считают нас, — подмигивал он Асамону, — тех, кто ест мясо, обжорами!

Диагора только посмеивался в седые усы и подкладывал Мегаклу куски рыбы пожирнее, которые тот с удовольствием поглощал. Асамон обратил внимание на ту почтительность, какой оба сына относятся к Диагоре. Они принялись за пищу, но не прежде, чем насытился отец.

Трапеза уже подходила к концу, когда со стороны дороги послышалось звяканье цепей, и из-за поворота показалась длинная вереница рабов, скованных попарно. Рабов сопровождали надсмотрщики. Один из них, верхом на коне, в широкополой войлочной шляпе, надвинутой на глаза, похоже, был старшим или хозяином. Он повернул коня в сторону от дороги, и подскочивший слуга помог ему спешиться. Хриплым, надорванным голосом он бросил несколько отрывистых фраз. Мимо Асамона к ручью пробежали двое надсмотрщиков, на ходу расправляя кожаные складные ведра.

Хозяин передал поводья слуге и отправился следом. Его походка была грузной, и он шел, широко ставя ноги. Когда он проходил, Асамона обдало острым запахом конского пота, винных паров и давно не мытого человеческого тела. На берегу ручья он поскользнулся и едва не рухнул в воду. Грязно при этом выругался. Присутствие посторонних, похоже, его не стесняло, хотя «посторонние» наблюдали за ним не без любопытства.

Пил он долго, как лошадь, с сапом и придыханиями всасывая холодную воду. Потом смочил шею, лицо, растер, отчего на коже появились мутные разводы. Наконец, утолив жажду, незнакомец поднялся. Слегка покачиваясь, он так же долго мочился с камня в ручей, при этом лениво отмахивался от назойливых мух и что-то ворчал себе под нос.

Глядя на него, Асамон вспомнил фразу, некогда оброненную по сходному поводу Мегаклом: «Когда я вижу перед собой таких соотечественников, мне стыдно, что я эллин». Персы, которых многие здесь называют грязными, в реку не мочатся и не плюют, даже не моют рук в реке, пока не зачерпнут воды и не отнесут в сторону. И никому не позволяют делать это.

Асамон с брезгливостью отвернулся.

Справив нужду, незнакомец воззрился на сидящих в стороне людей с благодушным интересом. Он был в хорошем расположении духа и теперь, видимо, жаждал общения.