Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

Из отсека откачали всю воду, и только тогда оторвались от грунта. Ушли из лап смерти. Спасибо тебе, Саша Синцов!»

«…Все спят в отсеках, один лишь Сергей Коцюба не сомкнул глаз. Перед ним лежит письмо от матери. Погиб отец-летчик. Коцюба просится на фронт. „Я хочу фашистов бить и бить. Я хочу мстить!“ Чудной ты, Сергей! Разве мы не сражаемся? На каждом шагу опасность.

Через неделю формировался батальон морской пехоты. Мы проводили и Сергея».

«…Всю ночь ставили мины, всплыли на рассвете. Море сонно плескалось у борта. Боцман зорко всматривался в дымку. Берег был далеко. Взяли курс к фиорду. Вскоре заметили вражеское судно. „Боцман, ныряй!“

Судно взлетело на воздух».

«…Ночью всплыли. Тихо в море, на небе хороводят звезды. — Раньше их почему-то не замечал. Звезды словно шепчут. О Любаше шепчут. Как там она?»

— Товарищи, я прочел вам некоторые эпизоды из жизни экипажа подводной лодки, — сказал замполит Леденев.

Петр Грачев, проходя мимо кубрика, услышал его голос. Он остановился, не решаясь зайти. А Леденев продолжал:

— Он был героем, Грачев-старший. И сын в отца. Помните случай с миной?..

Петр поспешил в каюту. Он собрался съездить в город, но Серебряков сообщил ему: в море, торпеду испытывать.

У Грачева сорвалось с губ:

— Зачастили… — И, улыбнувшись, добавил: — Я уже полюбил корабль. И воды не боюсь.

«Полюбил корабль». Серебряков почувствовал, как защемило сердце.

Корабль. Палуба. Трапы. Мостик. Маленькие каюты и кубрики. Походы. Штормы.

Корабль. Это частица Родины. Дом моряка. Нет, не мог Серебряков равнодушно произносить это святое для него слово. Помнит он, как безусым юношей ступил на палубу эсминца. Кубрик показался ему тесным и неуютным. Но прошли года, и все мальчишеское выветрилось. В скольких походах он участвовал? Не сосчитать. По сигналу боевой тревоги мигом вскакивал с койки и — к орудию. За бортом ухали вражеские бомбы, кипела вода. Падали раненые и убитые. Палуба была скользкой от крови. Потом — победа. Многие моряки уезжали по домам, брали в руки мастерок и лопату и снова возводили то, что разрушил враг. А Серебряков остался на корабле. Годы, годы… Седина на висках, словно осела на них морская соль. Море вошло в его жизнь самым главным. Здесь, на корабле, Серебряков чувствовал себя по-настоящему счастливым.

— Эх, Петя, не так просто полюбить корабль, — сказал Серебряков.

Петру стало грустно.

— Вы меня за салажонка считаете…

— А ты докажи, что нет. Все Голубев да Голубев. За себя учись отвечать.

— Не отрицаю. Но флаг-связиста я давно понял… — задумчиво сказал Грачев.

— Не ершись.

— Да я так…

А в душе Петр подумал: «Черт с ним, с Голубевым. Он уедет на учебу, а вот я…»

Серебряков ушел к себе. Петр собрался на мостик, но тут к нему подбежал рассыльный Савельев:

— Вам звонят из Ленинграда.

Грачев взял трубку и сразу услышал голос жены:

— Петя, здравствуй. Я так рада, что дозвонилась. Ты слышишь?

Гулко забилось сердце. Петр никак не мог сообразить, что отвечать. А трубка спрашивала: почему он молчит, разве не узнал Лену? Ей надо серьезно поговорить с ним. Она много перестрадала. Ей плохо, очень плохо, и он должен помочь…

Петр бросил трубку на рычажок. С минуту он стоял в каком-то оцепенении, потом у трапа прислонился горячей щекой к холодному телу орудия. Густое облако накрыло луну, и море сразу почернело. Около рубки дежурного вспыхнула спичка, выхватившая из темноты скуластое лицо старпома Склярова. Он прикурил, что-то сказал рассыльному. Петр только услышал свое имя.

— Вас опять к телефону, — сообщил ему матрос.

Петр не спеша пошел в рубку.

— Кто это? Ах, снова ты…

— Петя, нас кто-то разъединил. Я умоляю, выслушай меня… — голос ее куда-то пропал, а когда появился снова, наткнулся на голос дежурного: «Нет Грачева, ушел».

Петр лежал на койке и неотступно думал о Лене. Что с ней? Неужели тут какое-то недоразумение? Раньше Петру казалось, что именно так. Но после того памятного разговора с тещей все стало ясно. В нем с новой силой вспыхнула обида, и он уже раскаивался, что подходил к телефону. Не нужна она ему, Ленка. У нее теперь другой.

Послышались чьи-то шаги. Петр встал. Это — мичман Зубравин.

— Товарищ лейтенант, выход переносится.

«Ах, черт, поздно все же ехать в город», — огорчился Грачев. Он спросил, нет ли замечаний по радиовахте, и когда услышал, что Крылов подменялся, чтобы отправить отцу телеграмму (Степану Ильичу исполнилось шестьдесят лет), к удивлению мичмана, пожал плечами: