Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— Драпают фрицы, Володя… Лежи спокойно!

Матрос насторожился. Ветер донес с другого берега гул моторов. Это шли танки. Журавлев приподнялся на локтях. Клочья черного дыма ползли по перилам. Он взял плоскую, как тарелка, мину.

— И я с тобой, — прошептала Маша.

— Тебе нельзя. Это приказ.

Матрос пополз. Вот и мост. Внизу клокотала горная река. Журавлев подложил под доски мину, но никак не мог раненой рукой вставить запал. Он приподнялся и увидел зеленые танки, они стремительно неслись к мосту.

«Хватит вам бегать, хватит…» — стучало в висках Журавлева. Он выхватил из кармана гранату…

Маша хорошо видела, как матрос встал во весь рост, что-то крикнул и резко махнул рукой. Она закрыла глаза. Когда открыла их, то ни моста, ни танков, ни матроса уже не было: все поглотила река…

Мария Алексеевна умолкла. Она не смотрела на тех, кто слушал ее. Грачев успел заметить, что лицо гостьи сделалось каменным, нет на нем ни следов радости, ни огорчения. Но стоило художнице поднять голову, как в ее глазах он уловил печаль.

— Я давно мечтала написать о Володе картину, — сказала она, — он был красивым парнем.

Адмирал встал.

— Спасибо, Маша, спасибо…

Грачев вглядывался в матроса на картине.

— Володя мечтал стать лейтенантом, — сказал адмирал. — Один курс окончил и пошел в морскую пехоту. Помню, я в море был, когда он приехал на Север. Не повезло мне: добрался к ним в гарнизон, а он ушел с десантом. Так и не увиделись.

«И я отца не видел», — вздохнул Петр.

Все ушли куда-то на соседний корабль, где размещался штаб, а он остался на палубе.

На другом конце бухты вспыхнул белый огонек и сразу погас.

«Он мечтал стать лейтенантом…»

Чьи-то шаги сзади. Это доктор Коваленко.

— Ты чего тут замечтался?

— Совета прошу у моря, как жить дальше, — отшутился Петр.

— Спроси у моря, почему оно терпит тебя, промокашку. Слышал, как ты у адмирала пыжился — берег так берег… Подумаешь, герой нашего времени! Печорин! Подайте ему на блюдечке корабли, штормы. Чудно! Не в моих правах, а то бы я прописал тебе рецептик.

Петр стал горячо возражать: разве он виноват, что его хотят убрать с корабля? Чего же ждать, когда тебе дадут в руки чемодан и скажут — проваливай? Ты — балласт на борту. Ты — хлюпик. Ты…

— Стоп, — поднял руку доктор. — Нервы у тебя шалят. Зайди в лазарет, я дам таблеток.

— Голубев все подстроил…

— Опять за свое! — развел руками Коваленко. — И что тебе дался этот Голубев? Он живет, как слизняк в ракушке… Я ему вчера так и сказал. Не веришь? Еще адмиралу пожалуется. Да ну его к лешему. Не боюсь угроз. У меня уже есть выслуга. За тебя боюсь. Никак не разумею, что ты за птица. То крылья вовсю разворачиваешь, то опускаешь их, как мокрая курица. Где же воля, характер?

— Потерял, — приглушенно ответил Грачев.

— Не будь мальчишкой, я с тобой серьезно.

Петр молчал, хотя ему хотелось во весь голос возразить доктору: «Чего ты лезешь со своей моралью? Ты — тихоня, а я — нет. На тебя цикнут, и ты, как сурок, залезешь в нору. А я нет. Тихих бьют, Миша. Я не хочу быть тихоней…»

Коваленко все это время наблюдал за ним, он видел, что в душе Грачева идет борьба, что за эти дни он как-то помрачнел, осунулся, казалось, его ничто не интересовало — ни море, ни корабль, ни сам Серебряков. Доктор вновь заговорил:

— С Леной так и не решил, а ведь она все-таки твоя законная жена, — начал было доктор, но, увидев, как заострилось лицо Грачева, умолк.

— Ее не тронь, понял? — сердито сказал Петр.

Над заливом метался леденящий ветер. Было сыро и зябко. Петр прикрыл броняшку иллюминатора, задернул темно-коричневую шторку и сел за стол. Не по себе было от разговора с адмиралом. Адмирал не кричал, не возмущался, как это нередко делает флаг-связист, и все же на душе остался неприятный осадок. «Кажется, он решил, что я хлюпик…» В соседней каюте, где жил начальник РТС, кто-то задушевно играл на гитаре. Потом все стихло. Петр услышал за переборкой голос:

— Жаль Грачева, парень-то он смышленый. Прямой.

— Куда ему тягаться с Голубевым, тот скользкий, как медуза, — отозвался другой голос.

— Серебряков мог бы отстоять Грачева, но он не осмелится возразить адмиралу.

Тишина. Потом тот же голос добавил:

— Серебряков не смолчит. Неужели адмирал станет рубить с плеча?

Петр так и не узнал, чей это голос с хрипотцой. Было похоже, что Кесарева, а может, и начальника РТС.

Корабль покачивался у причала. Все сильнее завывал на палубе ветер, все громче били о борта волны. Грачев, заламывая пальцы, гадал, чем все кончится. Любое наказание, только бы не списали с корабля… Когда Петру было тяжело, он доставал письма отца. Вот и сейчас открыл стол, извлек из ящика пожелтевшие листки. Первое попавшееся письмо. «Любаша, говорят, что тот, кто отдал свою жизнь морю, больше никого не может так сильно полюбить. А я вот делю любовь между тобой и морем. И сейчас, когда у нас будет ребенок, ты стала еще дороже, и как обидно, что нет тебя рядом. Война разлучила нас.