Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— В тельняшке вы?

— Отцовская, — грустно сказал Петр. — Бушлат есть, ремень с бляхой. Все, что моряку положено. Я любил надевать бескозырку. Иду по селу и песню пою.

Серебряков на минуту перестал листать альбом, поднял голову и, щуря глаза, тихо запел: „В нашем кубрике с честью в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат“. Так? Бывало, и сам не раз пел. За душу берет, а?

Петр согласно кивнул головой.

— А это, — указал он на маленькую, совсем пожелтевшую фотографию, — друг папин. На лодке вместе плавали. Жаль, фамилии не написал, а то бы я разыскал.

Серебряков перевернул еще страницу и оторопело взглянул на Грачева — вдвое была свернута матросская лента с золотыми, чуть потускневшими буквами: „Бодрый“. Серебряков осторожно вытащил ее из альбома.

— Откуда она у вас?

— Да вы смотрите, кровь-то мать на ленточке так и не отстирала!

Серебряков зачем-то встал, зачем-то переложил книги на столе и резко обернулся — не может быть! Не может быть?.. Потом вдруг порывисто обнял Грачева за плечи и сказал:

— Вот ведь история какая! Человек ты мой…

Она увидела сына в окно. Шел он, не разбирая дороги, качаясь из стороны в сторону.

— Опять напился, сил моих больше нет, — почти простонала Дарья Матвеевна.

Кирилл вошел в комнату в грязных сапогах, сбросил с себя рыбацкий жакет, мутными глазами уставился на мать. Она не выдержала, всхлипнула:

— И в кого ты такой уродился? Семью бросил, пьянствуешь. Грех так жить.

Он зевнул:

— Спать охота, мать. Ты не серчай… К Таньке поеду. Сынка повидать надо…

Он упал на диван, не раздеваясь, и сразу уснул. Она сняла с него сапоги, укрыла ноги одеялом и села рядом. Не повезло Кириллу в жизни. Был капитаном судна, а потом ночная катастрофа. И хотя сама она в тот день не была на сейнере, мысленно представила все до мелочей, как это случилось.

…Шторм набирал силу и даже здесь, в заливе, было неспокойно. Швартовые концы сейнера жалобно скрипели. Вахтенный штурман Герасимов ждал капитана, поглядывая на домик у самой скалы. „Стоять нам тут, пока ураган не уляжется“, — подумал он.

Наконец из домика вышли Кирилл Рубцов и дежурный диспетчер. У причала они остановились.

— Федька, — говорил Рубцов дежурному диспетчеру, — брось ты в барышню играть. Слышишь? Пойду вдоль бережка.

— Не дури, ставь сейнер на прикол до утра.

— Танюша ждет, понимаешь? Я должен быть, Федя. Уважь, а?

— Нет, — отрезал диспетчер.

Рубцов проводил взглядом сутулую фигуру диспетчера, а когда тот исчез за сопкой, поднялся по трапу на сейнер и крикнул мотористу:

— Заводи!

Волны, бросали судно. Рубцов сам стоял на руле. Ветер прижимал к скалистому берегу. Штурман посоветовал Кириллу островок обойти подальше, мель, как бы не напороться.

— Что? — насмешливо спросил Рубцов. — Гриша, ты куда собирался переходить, на „Белугу“? Завтра можешь брать расчет…

Островок остался за кормой. Вдали красным глазком мигал маяк. Рубцов ухмыльнулся:

— Ну, где твоя мель? Прошли! — капитан повеселел. — Скоро подамся на траулер. В океан дорога, понял? Засиделся я на этой черепахе… А Танька у меня красавица. Скажешь, нет? А ты женат?

— Давно.

— Чудак! С морем делить любовь нельзя…

Сейнер вдруг накренило. Рубцов мигом включил прожектор и обмер: прямо на судно надвигалась острая скала. У ее вершины, выступающей из воды, бурлили волны. Будто огромная акула раскрыла пасть. Рубцов резко перевел ручку телеграфа, но поздно: сейнер с ходу врезался в камни. Погас свет. В пробоину хлынула вода.

— Эх ты, мариман! — заорал штурман над самым ухом капитана и выскочил на палубу.

А сейнер уже повалился набок. Рубцов заметался по палубе. Догадка обожгла мозг: погибло судно. Кирилл до боли закусил губы: „Не мореход ты, а калюжник! Бить тебя мало. Гришка-то наказывал глядеть в оба. Каюк тебе, Кирилл“.

Вдали мигнул чей-то огонек. Рубцов заорал:

— Сюда, на помощь!

Вода уже залила ему сапоги. Кирилл отскочил к ходовой рубке, прижался к ней спиной. Море, серое, громадное, надвигалось. Скорее раздеться! Может, доплывет к берегу. Он лихорадочно снял тулуп, схватился за сапог, но в эту секунду волна накрыла его и завертела…

…Дарья Матвеевна села на поезд. Всю дорогу она стояла у окна вагона, глядя на серые сопки и карликовые березки, что мелькали по обочинам полотна. Телеграмма, полученная из порта, ноющей болью отдавалась в груди. „Выезжайте, сын трагически погиб…“