Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

— Нет.

— Бывает, мне это знакомо. Лет тридцать назад, когда я женился, мы с женой жили в большом доме ее родителей. Вы, молодой человек, еще не женаты и не знаете, что значит жить одной семьей с тещей, упаси вас господь и впредь… А вот я, фон Ренцель, жил вместе с тещей, с сестрой тещи и с тещиной матушкой…

Ренцель рассказывал, хитро жмурил глаза и не переставал энергично тасовать карты.

— Так вот, по документам этой старушке было лет восемьдесят, в действительности же, думаю, ей было гораздо больше. Глуха она была — ни звука не слышала — и к тому же плохо видела… Эта самая обер-теща, как я ее называл, ни за что не могла или не хотела меня узнавать. Каждое утро она поднимала шум. «Гертруда! — кричала она своей дочери, моей теще, значит. — Что это за лоботряс сидит в комнате у Матильды?»

Мой тесть, дядя моих примерно габаритов, хохотал так, что в буфере дрожала посуда. Зато я получил удовольствие, когда на серебряной свадьбе тестя с тещей обер-теща встретила его в дверях неожиданным вопросом: «Молодой человек, вы к кому?» Он так, бедняга, растерялся, что у него на минуту язык отнялся, а она захлопнула перед самым его носом дверь и громогласно сообщила всем домашним:

«Видимо, к Матильде пришел новый лоботряс. В такой день, в день нашего семейного торжества, можно обойтись без него».

Все слушавшие рассказ Ренцеля покатывались со смеху, его же лицо было невозмутимо. Он продолжал:

— Итак, удивляетесь, что гадаю на картах? Готов объяснить. Как вам известно, я начальник оружейной мастерской и, как руководитель, обязан предвидеть. Вот и стараюсь…

— Наш президент, — заметил Маргалик, — умеет не только предвидеть, но и прошлое, и настоящее разгадывать.

— Да ну? — Я даже привскочил в притворном изумлении. — И что же, вы только этим и занимаетесь?

— Вадим Геннадьевич, — стал умолять его Синица, — наставьте на путь истинный скептика.

— Ладно, ладно, — согласился снисходительно Ренцель, — не я, мои карты сейчас во всем убедят его.

Он вытаращил на меня свои большие серые глаза, мгновение бормотал что-то невнятное… Я заметил, что его губы слегка дрогнули в едва сдерживаемой улыбке, — как тут, черт побери, увильнуть, чтобы карты не стали и впрямь что-либо рассказывать обо мне…

— Нам известно, что у вас имеется лишняя зажигалка, водятся немецкие сигареты и даже сахарин. Если не возражаете, каждый из нас готов побаловаться сигаретой, у всех у нас давно кончилось курево.

Синица передо мной оправдывался:

— Ей-богу, не я!.. Ничего я не рассказывал Вадиму Геннадьевичу.

— На воре шапка горит, — отвечал я. — Но с удовольствием угощу сигаретами.

Я сунул руку в карман. Что за черт? Пусто… Сунул руку в другой, где я минуту назад, кажется, нащупывал сахарин, — тоже пусто. Больше не ищу — все ясно. Заявляю:

— Уважаемый президент, теперь я вполне уяснил себе, чем вы занимаетесь. Мне это Ефим блестяще объяснил. Спасибо!

— Пожалуйста, — Ренцель поклонился. — Все вещи у меня. Только такому гусю, как Маргалик, и место в таком почтенном клубе, как наш.

Ефим в недоумении пожал плечами, словно желая сказать: «Не понимаю, о чем речь».

Ренцель ему подмигнул.

— Ну-ну, не скромничай, ты в этом деле мастер. За такую чистую работу я тебе сейчас расскажу, что у тебя делается дома… Та-а-ак… Вот она, бубновая дама, а вот… Так, ясно… Как ни странно, но твоя Галочка еще верна тебе. Она переехала на новое место, работает, так, так, именно так. Галочка знает, что ты жив, но не может постичь, как такого растяпу, как ее Ефим, приняли в партизаны…

Ренцель замолчал. Стоило видеть, как Маргалик поднялся с места и с неподдельной болью стал умолять:

— Вадим Геннадьевич, ври, ври до конца. Скажи, я отец или нет?..

Ренцель почувствовал — на этот вопрос он обязан ответить — и не стал медлить. Но вместе с тем не мог отказаться от возможности и удовольствия подразнить Ефима.

— Вот, смотри сам, убедись, карты показывают: какой-то мужчина сладко спит в ее комнате… Кто бы это мог быть? На этот вопрос карты не отвечают. Но какой разговор они вели с Галей перед тем, как улечься спать, это я попытаюсь узнать. Ага! Вот оно! Мужчина спросил: «Плавда, мама, кололева спит одна на ласкладуське? И ест глецневую касу столько, сколько ей хоцется?»

Маргалик не выдержал. Счастливый, вскочил он с места, с размаху рванул дверь и выбежал в ночную тьму. В землянку ворвалась струя холодного, свежего воздуха.

Ренцель густым басом затянул любимую песню: