Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Гедеонов зажег новую папироску, закурил, возвратился в кабинет и сел в свое кресло. Дьяконов со сладкой миной передавал Северьянову заявление с резолюцией о назначении его в Пустокопаньскую школу.

— Зайдите в канцелярию. Желаю всяческих успехов. Напрасно сомневались в моем к вам добром расположении.

Северьянов, забыв откланяться и поблагодарить доброжелателя, быстро скрылся за дверью.

— Вот таких хамов, — прошептал кадет, — мы посылаем воспитывать крестьянских детей. — Опускаясь медленно в кресло, он тихо выговорил, обращаясь уже к Гедеонову: — Матвей Тимофеевич, к примеру будучи сказать, Баринов мне ясен: он что-то около правого эсера. А какой партии вы… ну, хотя бы сочувствуете?

— Вам.

— Нам?! Партии народной свободы? — Жиденькие брови кадета, изображая крайнее удивление, подняли к всклоченным волосам рубцы сухой кожи.

— Нет, не партии, вам лично.

Кадет вдруг сгорбился, покраснел, потом какая-то мысль выпрямила его, он уставил в Гедеонова свои бесцветные глаза. В них затеплилась по-иезуитски хитрая улыбка. Гедеонов откинулся в кресле и закатился своим заливистым шелестящим смехом. Папироска выпала из его пальцев.

Из коридора в кабинет властно и шумно распахнулась дверь. На пороге остановился стройный юноша с окладистой черной бородой и пушистыми бакенбардами, одетый в серо-голубую гимназическую шинель. Это был председатель уездной земской управы, вождь эсеров Н-ского уезда Салынский, самый лучший оратор в городе, недосягаемая мечта уездных и городских барышень. Гедеонов и Дьяконов встали, держа руки по швам, и, как опытные службисты, маскируясь почтительностью, откланялись гимназисту с бородой.

— Как же это вы, батенька? — обратился Салынский к Дьяконову, остановившись против него и сбрасывая с себя шинель. Он всегда это делал, когда собирался говорить внушительную речь. Гедеонов подхватил шинель и положил на спинку своего кресла. Салынский белыми тонкими пальцами поправил бакенбарды. — Ведь мы же с вами договорились в Пустую Копань назначить Нила Сверщевского?

Дьяконов, облизывая сухие тонкие губы, начал бормотать в свое оправдание:

— Бейте нас, Георгий Вячеславович, таскайте за волосы, не устояли мы против Баринова. Сами понимаете: как-никак, а все-таки член президиума губернской земской управы. Он нам поставил ультиматум: «Назначайте Северьянова или будете иметь дело с губернской земской управой». Ведь он, знаете, какой гром!..

Гедеонов шмыгнул носом и заговорил с украдкой, стараясь успокоить начальника:

— Мы, Георгий Вячеславович, этого большевика упекли в школу, где неделю тому назад дезертиры убили учителя.

— Ну, тогда черт с ним… Хотя… Нет, нет… Укреплять позиции большевиков в деревне?!

— Мы его при всяком удобном случае можем убрать, — покорно предупредил вспышку гнева у Салынского Дьяконов. — Это же в нашей с вами власти. А случаи всегда найдутся.

Северьянов тем временем, проходя по коридору мимо учительниц, все еще ожидавших кассира, весело им улыбнулся. «Большевик, а улыбается!» — мелькнула у Гаевской насмешливая мысль. Она, как и многие тогда среди интеллигенции, под влиянием оголтелой агитации «черной сотни» представляла большевиков самыми жестокими на свете людьми, которым чужды обыкновенные человеческие чувства и переживания.

В глубоких потемках коридора, у дверей канцелярии, Северьянов натолкнулся на Баринова. Старый земец доброжелательно ткнул его в бок свернутой в трубку газетой с генеральским воззванием.

— Это про вас тут пишут?

— Про нас, Алексей Васильевич.

— Не сносить тебе, парень, буйной головушки.

Северьянов взглянул на Баринова с благодарной усмешкой.

— Двух смертей не бывать, а одной не миновать, Алексей Васильевич. Наша теперь доля такая: либо шея прочь, либо петля надвое.

— Нил! Нил! — кричала Даша, белокурая подруга Симы Гаевской, сложив в трубочку ладони в черных перчатках. Голос ее падал и тонул в плавных звуках духового оркестра, игравшего вальс «Осенний сон».

Молодой человек в сером темном пиджаке, зеленой студенческой фуражке, которого звала подруга Симы, шагал задумчиво в ногу с Орловым — офицером, одетым в шинель с тщательно выглаженным правым пустым рукавом, вправленным в карман. И студент и офицер неожиданно затерялись в толпе, на главной кольцевой дорожке железнодорожного садика. Гаевская сердито сжала ладонь подруги, пытавшейся снова выкрикнуть имя студента.