Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Так сын безвестного и бедного крестьянина стал известным советским писателем. О его творчестве похвально отзывались смоленский критик А. Македонов, поэт Михаил Васильевич Исаковский и многие другие.

Василий Федорович Шурыгин ушел от нас в расцвете творческих сил, но книги его живут и продолжают борьбу за торжество света и разума. Порукой тому и дилогия «Октябрьские зарницы» (повесть «Девичье поле» публикуется посмертно).

Николай Далада

На скамейке возле одноэтажного, обшитого тесом здания уездной земской управы сидел смуглый черноволосый парень в солдатской шинели и сдвинутой на затылок бурой папахе. Он держал перед собой «Губернские ведомости» за 31 августа 1917 года и, покусывая тонкие губы, пробегал глазами приказ главнокомандующего армиями Западного фронта генерала от инфантерии Балуева. В приказе говорилось, что германское правительство использует беспорядки внутри России и отсутствие дисциплины в русской армии для развития своего успеха, что с этой целью оно заслало в Россию многочисленных агентов, снабженных значительными суммами денег, которые возбуждают и поддерживают всеми способами несогласие и недоверие между командным составом и солдатами, чтобы лишить Россию стойкой и могучей армии; что эти агенты распространяют среди населения и войск мысль о необходимости заключения сепаратного мира без аннексий и контрибуций и побуждают крестьян отбирать землю у помещиков, не ожидая Учредительного собрания, а рабочих подстрекают на забастовки и бунты…

Парень положил на колено газету и пристукнул ее сжатым до блеска смуглым кулаком. По нервическому движению нижней челюсти видно было, что прочитанный им приказ сильно задел его за живое. Он быстро сложил и сунул газету за широкий кавалерийский обшлаг шинели, повел в сторону черными цыганскими глазами и встал. Частыми короткими шажками к нему приближались две девушки. Одна из них — белокурая, с веселым, смелым выражением лица — была одета в демисезонное клеш-пальто; на другой как-то по особому ладно сидело тоже демисезонное пальто — черное бархатное, покроем напоминавшее манто; глаза у этой зоркие, карие, взгляд быстрый, проницательный. Козырнув девушкам по всем правилам строевого устава, парень проводил их глубоким, по-солдатски въедливым взглядом до каменного крыльца деревянного здания земской управы. Девушка в черном бархатном пальто оглянулась с веселой, ласкающей улыбкой. Будто утреннее солнце выглянуло из-за тучки и ярким светом всего озарило. Ни одна еще так не улыбалась Степану Северьянову, демобилизованному младшему унтер-офицеру Кульневского гусарского полка. А может быть, она и сама впервые так улыбнулась?

Северьянов сел и долго не мог успокоиться; он сердито вертел на пальце левой руки серебряный перстень с изображением рогатой головы Мефистофеля. Под конец выругал себя: «Глянула на тебя девка красивая, а ты уж из седла вон». Перевел мысли на только что прочитанное генеральское воззвание: «До сих пор травили нас на митингах, а теперь в приказах объявляют немецкими шпионами… Не выйдет, господа толстобрюхие! Вашей подлости всегда и везде была дорога широка, мы ее вам сузили, а скоро и совсем семафор закроем. Учредительное собрание кто отложил? Вы. Народ волнуется, а вы на нас ушатами грязь льете. Сердитесь, господа. Видно, забыли, что на сердитых воду возят! Лаете на нас на всех перекрестках — скоро сами себе языки прикусите, а мы чихали на ваш лай. Собака лает, ветер носит, а рабочие и крестьяне свое дело делают». Снял папаху и погладил ею черные, коротко остриженные волосы. Но, вспомнив что-то, быстро нахлобучил свой изрядно поношенный головной убор и опять встал.

На крыльцо вышла та самая девушка, которая одарила Степана хорошей улыбкой. Бархатное пальто сейчас спокойно облегало ее стройную фигуру. Северьянову вдруг показалось, что карие ясные глаза девушки давно ждали встречи с его глазами, потому и засияли они необыкновенным светом женской радости, счастьем желанной встречи. Степан молчаливо любовался чаровницей, цепенел под ее проникающим в кровь взглядом, боясь спугнуть его грубым солдатским движением, неуместным вахлацким словом. И сделал самое смешное: выпрямился, как в строю, и встал в положение «смирно».