— А ты не хотел меня с собой брать! — с упреком взглянула в лицо Северьянову Токарева, когда они вышли на свет.
— Да, — поднял на нее свои усталые глаза Северьянов, — раз такого орла покорила, кого же ты не покоришь?
— Тебя вот не покорила, — съязвила она.
* * *
Театр был битком набит зрителями. Две лампочки с бумажными абажурами скупо освещали огромный зал. В оркестре настраивали скрипки, кое-кто из музыкантов тихо репетировал свои партии. Звуки инструментов сталкивались и сливались с разноголосым гомоном, иногда возраставшим, иногда затихавшим. То там, то сям перекатывался молодой говорок. Кто-то грузно пробирался меж рядами и пыхтел.
Северьянов давно заметил недалеко от себя Таисию Куракину. Она, мило улыбаясь, оживленно объясняла сидевшему рядом с ней белокурому матросу в кожаной распахнутой куртке смысл оперы. Матрос с трогательным вниманием слушал Куракину, медленно поворачивая в руках меж коленей свою черную бескозырку.
«Как и обещала, — подумал Северьянов, — подцепила-таки себе комиссара, и, видно, не малого калибра».
Справа от Северьянова сидели Коробов в новой кожаной куртке и Поля, одетая по-праздничному. За ними дальше, в ожидании выхода Шаляпина, позевывая, скучал Сергей Миронович. Слева занимали места Ковригин, Токарева, Шанодин, Блестинова и Наковальнин. Маруся, как и Северьянов, заметила и узнала Куракину, изредка поглядывала то на нее, то на Северьянова. Шанодин нашептывал ей какие-то свежие новости. Она все более и более оживлялась и чему-то нервно и отрывисто смеялась.
Наковальнин с необыкновенным для него жаром загребал длинными руками воздух, растолковывая Блестиновой свою точку зрения на артистические способности Шаляпина и на его значение в мировой музыкально-вокальной культуре.
Ковригин морщился, поминутно отстраняясь от своего увлекшегося соседа, наконец не выдержал и сказал ему тихо:
— Не махай ради бога своими пещерными руками: либо меня, либо свою соседку искалечишь!
Наковальнин критически, но беззлобно оглядел приятеля.
— Эх, голова! Ты же ведь ни черта не понимаешь в искусстве!
— Что не пойму, мне объяснит Северьянов.
— И Северьянов твой в музыкально-вокальном искусстве ни черта не смыслит.
— Ну, это ты брось! — вскипел сразу Ковригин. — Ты головой понимаешь, а Степан сердцем. Ты чувства превращаешь в понятия…
Ковригин отмахнулся:
— Пошел ты… — Он хотел сказать: «Ко всем чертям!», но сдержался.
Блестинова смотрела на очередную схватку приятелей: ей не раз приходилось слушать их перепалки.
— Неужто все, что говорили раньше, что делали наши эсеровские вожди, — услышал Северьянов голос Шанодина, — было фразерство, ходули, блуждание вне жизни?
— Да, все, все было у них блуждание на ходулях вне жизни! Одно сплошное теоретическое интересничанье и желание красивыми словами и поступками показать свое превосходство над толпой…
— Ты, Маруся, бесповоротно решила возвратиться в Тулу?
— Видимо, да. А ты, несомненно, остаешься здесь?
— По всей вероятности. Ассистентом у профессора Тарасова.
— Я слышала, — сказала Токарева, проследив за взглядом Шанодина, — профессор Тарасов предлагал и Северьянову остаться у него при кафедре. Северьянов отказался.
— Северьянов упрям, как фанатик, и свиреп, как апостол! Науке нужны…
— Расплывчатые скептики-рефлектики?
— В какой-то мере — да.
— А все-таки Северьянову предлагали, и он отказался, — повторила Токарева, с удовольствием слушая себя.
Шанодин, грустно улыбаясь, поднял свои черные выразительные глаза на вздрогнувший занавес.
— Мое возвращение в Тулу представляется мне путешествием в гроб.
— Вот как! — нервно и тихо хохотнула Токарева. — Конечно, в Туле тебе труднее будет стать внутренним эмигрантом. — И со злобой: — Несчастный трус и карьерист!
Занавес медленно уползал вправо. Началась опера. Северьянов отдался весь тому, что происходит на сцене. Пытался вникнуть в игру и пенье актеров и не мог. Все казалось ему неестественным. Потеряв интерес к сцене, он разглядывал зрителей. Стал слышен шепот Куракиной. Она тихо говорила своему матросу в кожанке:
— …Он горд и самолюбив, но не церемонится и с собою, когда надо защищать правду… Способен вдаваться в крайности, без которых, к сожалению, не может обходиться.
— Горячая кровь, — так же тихо прокомментировал матрос, — по виду цыган.
Северьянов расстегнул ворот гимнастерки: ему было жарко. «Ради чего она заговорила обо мне с этим матросом?» — заволновался он.
Читать дальше