Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Губы Овсова нагло ухмылялись:

— Не сердись, Жарынин! На сердитых воду возят.

Председатель Иволгин звонил, усмиряя зал, в колокол. Надо отдать ему справедливость: зал быстро успокоился.

Северьянов продолжил речь, зорко всматриваясь в лица и чутко улавливая их выражение. Что-то горячее вливалось в его грудь. Таня Глуховская сидела в средних рядах и смотрела на него с ласковой пытливостью и искренним одобрением.

— Вы, товарищи, помните, — говорил Северьянов, глядя на нее, — как в ноябре семнадцатого года волна саботажа захватила учительство? На такой позор повели учителей вусовские верхи! Перед левым учительством встала тогда нелегкая задача — спасать школу, и оно спасло ее. Идея новой школы тогда еще блуждала только в очень немногих умах. Теперь она превратилась в устремленную к действию нашу с вами волю, в начертанный план наших действий. К нам вольются новые массы учительства. А люди старого закала, узкие ремесленники и заведомые карьеристы, должны быть выброшены за борт школы! — Взгляд Северьянова стал суровым и злым.

— Га-а! — насмешливо и гнусаво протянул Гаврилов и чихнул. — Что-то уж очень страшно мне стало!

— Не робей, Гаврилов! — поддержал приятеля Овсов. — Крик петуха утра не делает.

Северьянов, услышав их реплики, кинул на Овсова короткий взгляд исподлобья. С какой-то необычной для него холодной резкостью в голосе медленно выговорил:

— На весь мир, Овсов, даже с твоей добротой, мягко не постелешь. — И продолжал в еще более уверенном тоне: — Теперь, товарищи, каждый учитель должен определенно и ясно выразить свое политическое лицо. С кем он? Хочет ли он служить детям рабочих и крестьян, или хочет вместе с буржуазией сойти со сцены жизни? Советская власть ждет широкой инициативы от учительства в деле реформы школы, реформы немедленной, без оглядки, бесповоротной…

Кончив речь, Северьянов испросил разрешение президиума и приступил к чтению школьной программы, бережно расправляя смуглой ладонью желтые листы.

Северьянов непоколебимо верил в ленинские принципы новой программы. Поэтому теоретические формулы ее он быстро переводил на язык учительской практики, фантазировал, увлекался и увлекал всех перспективами работы в новой школе. Иногда задерживал свой взгляд на Тане Глуховской и Даше Ковригиной, чутьем угадывая, что никто так хорошо его не понимает, как они.

Таня, казалось ему, слушала его с каким-то пытливым ожиданием и поэтому не улыбалась, как прежде, а только чуть-чуть приподнимала свои мало приметные брови с крылатой развилкой.

О школьных экскурсиях Северьянов заговорил с пылом новичка-экскурсовода, и, когда наконец привел своих воображаемых экскурсантов обратно в класс, стены зала дрогнули от бурных аплодисментов.

Когда Северьянов сел, Хлебникова заметила, играя ресницами:

— Что это вы так откровенно пронзали вашим гусарским взглядом эту молоденькую милую блондиночку?

— К кому сердце рвется, — засмеялся тоненьким, подобострастным смехом Иволгин, — на того и глаза смотрят. — И, потрепав слегка Северьянова по плечу, добавил совершенно другим тоном: — Фурор! Фурор произвели вы, Степан Дементьевич, вашим блестящим докладом. Меня, признаюсь, поразила быстрота, с какой вы так стремительно перемололи гранит новой педагогической науки. Ведь совсем недавно вы просто боялись слово вымолвить по всем этим вопросам. А сейчас, говорю с откровенной приятностью, я слушал ваш доклад с удовольствием!

— У ком выдвигает товарища Северьянова на должность замзавуоно, — проговорила Хлебникова, глядя смеющимися глазами на Иволгина.

— Об этом мы еще поговорим, — облокотившись о стол и запустив пальцы в свою черную с рыжеватым оттенком шевелюру, резко проговорил Северьянов.

Хлебникова чуть-чуть улыбнулась:

— Ну что ж, Александр Васильевич, давайте «преть»! — Цепкие глаза ее смотрели сквозь стекла пенсне спокойно, недобро и умно.

— А может быть, лучше дадим людям немножко очухаться? — возразил Иволгин, произнося слово «очухаться» с нарочито грубоватой простотой. — А впрочем, пожалуй, начнем. Михаил Сергеевич! — Иволгин любезно склонил голову к Миронченко. — Может быть, вы откроете прения?

Миронченко с минуту молчал. Взгляд у него был, как всегда, строгий, внушительный.

— К сожалению, я не разделяю, Александр Васильевич, вашего восторга от доклада, — выговорил наконец Миронченко. — У меня есть серьезные возражения… Я повременю.

«Скрипит, как немазаное колесо», — подумал о нем Северьянов и, обращаясь к Иволгину, указал на записку Овсова: