Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Точно гора свалилась с плеч. Почувствовав себя наконец отмщенным, вольным казаком, Северьянов несказанно обрадовался тому, что наконец разрубил давившую его столько времени петлю. «Главное, что я теперь совсем свободен, и бог с ней, с этой Гаевской, — рассудил он. — По-своему она ведь права. С этим кооператором ей будет куда спокойней, чем со мной. И где ей было устоять? Я-то какой? В Красноборье чего только она про меня не наслушалась!»

Северьянов не принадлежал к тем молодым людям, которые дотла сгорали от любовной страсти.

На следующий же день после отправки письма Гаевской он говорил себе, шагая по центральной дорожке Девичьего поля: «Правильно где-то сказано, что вообрази только себе, что цель жизни — счастье, и жизнь тогда покажется жестокой бессмыслицей».

Когда туман поредел настолько, что его холодок уже не чувствовали руки, Северьянов решил возвратиться в общежитие и в это самое время услышал за собой торопливые шаги и знакомый, но не очень приятный женский голос:

— Что это вы в такую рань бродите здесь один?

Северьянов относился к Токаревой с настороженной недоверчивостью, но ответил шутливо:

— Я не прочь бы и вдвоем побродить.

— Будто не с кем?

— С вами, Маруся, с удовольствием… хотя уже, кажется, пора восвояси.

— Что с вами, Северьянов? — участливо спросила она. — Вы что-то на себя не похожи! — Бойкие и смелые глаза Токаревой выдавали сейчас не одно только женское любопытство. — И почему вы так зло на меня смотрите? — И с необычной для нее мягкостью: — Будто я только что сделала вам больно.

Северьянов пожал плечами, взглянул на пылающие щеки Токаревой и почувствовал в улыбке, в повороте головы этой красивой, умной девушки что-то недоброе.

— Нет, правда, — продолжала с прежней мягкостью Токарева. — Что с вами? На вас лица нет. Глаза провалились. Под глазами синяки…

— Всю ночь, Маруся, лекции о Кювье и Лемарке штудировал.

Задушевного влечения к Токаревой у Северьянова не было. А простой дружбе мешало отсутствие постоянного понимания друг друга по главным политическим вопросам. К тому же он не видел в Токаревой девичьей непосредственности, а непосредственность в человеке для Северьянова была мерой, притом высшей мерой достоинства. Токарева улыбнулась, и в ее улыбке Северьянов почувствовал насмешку.

Вдалеке, в стороне Новодевичьего монастыря, не умолкали соловьиные рулады. «Не научился ты лгать еще, добрый молодец!» — подумала Токарева. Но, сделав вид, что поверила, посмотрела на свои с темным циферблатом и белыми римскими цифрами маленькие ручные часики.

— На лекцию как бы не опоздать. На утренний чай мы с вами уже опоздали…

Северьянов снова поднял на нее свои усталые глаза и снял фуражку. Токарева скользнула косым взглядом по его длиннополой солдатской шинели.

— Ваша чиновничья фуражка, — заметила она как бы вскользь, — очень не идет к солдатской шинели.

— По фуражке я учитель, а по шинели — солдат.

Токарева всмотрелась в колебавшуюся впереди, над дорогой, тонкую простынь тумана и глубоко вздохнула.

— Заварили вы, большевики, кашу. Чем все это кончится?

— Коммунизмом на всей нашей планете, — решительно ответил Северьянов.

— Куда хватил! Немцы с каждым днем наглеют, — продолжала Токарева с искренней тревогой и с желанием передать эту тревогу и Северьянову. — Управятся на западе и нас раздавят.

«С виду ты девка храбрая, а рассуждаешь по-шанодински!» — сказал себе Северьянов и вслух:

— Кто волков боится, тот и от белки в кусты бежит… Совсем недавно вы с вашей Спиридоновой призывали наш безоружный народ к войне против этих вооруженных до зубов немцев.

По лицу Токаревой пробежала мрачная тень, она вздрогнула, словно ей стало холодно.

— Спиридонова — дура! А я была дура в квадрате, когда повторяла ее слова. С петлей голода на шее, истекший кровью в четырехлетней войне народ призывать сейчас к войне с немцами — это сущее идиотство!

— Вы, оказывается, не такая уж трудная ученица, как показалось мне вначале. — Губы Северьянова чуть тронула ироническая улыбка. Он негромко заметил: — Чего вы злитесь на меня?

— Потому что я левая эсерка. — Блестящие глаза Токаревой уперлись исподлобья в Северьянова, потом она отвернулась и быстро пошла вперед, делая торопливые, короткие женские шаги.

Лицо Северьянова осветилось тихим радостным светом: его стесняло общение с Токаревой. Замедлив свой шаг, он думал: «Токарева очень напоминает Таисию Куракину — такие же смелые глаза и правильные черты лица, такая же спортсменская стать, и силой и здоровьем не обижена, как и та, только у той меньше хитрости. Таисия прямей».