Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Весь день Северьянов был верен своему настроению. Перед вечером на последней лекции по естествознанию он сидел с костромичкой и пожилой учительницей. Когда кончилась лекция, он не спеша, под гомон курсантов пошел на лабораторные занятия. Северьянов, чуть улыбаясь, слушал простую, без всяких претензий воркотню костромички.

— Меня зовут Софьей, как и Перовскую, — говорила серьезно костромичка. — Только Перовская — Львовна, а я Павловна.

— Вы встречали Перовскую? — живо спросил ее Северьянов.

— Встречала. О, какая это была чудная девушка! Я ее обожала.

— А теперешних ваших эсеровских вождей? — брови Северьянова помимо его воли вдруг взлетели кверху.

— Наши вожди, стыдно сказать мне, старой народнице, взбесились. Я совершенно отказываюсь понимать их.

— И Спиридонову?

— Она истеричка… и глупа стала. Я бы на ее месте помогала во всем большевикам, а не выдумывала разные глупости.

За спиной Северьянов услышал голос Наковальнина:

— Почему к тебе, Коля, Надежда Константиновна Ульянова хорошо относится, а на меня косо поглядывает?

— Потому что она честная труженица, — медленно ответил Борисов. — И лодырей не любит, особенно таких, как ты, философствующих лодырей.

Костромичка тоже услышала эти слова и улыбнулась.

— Милые молодые люди — ваши земляки! Вы, молодежь, теперь подлинные хозяева жизни.

— В принципе да, но практически еще нет, — возразил Северьянов.

— Почему вы так думаете?

— Я думаю так потому, что человек, по-моему, только тогда хозяин собственной жизни, когда он время, отведенное ему, разбивает на дни, часы и минуты, а мы еще не научились делать это.

— Ваша мысль правильна, — согласилась Софья Павловна. — Чем вы по вечерам занимаетесь?

— Разогреваем мозги зубрежкой.

За спиной Северьянова Ковригин процедил сквозь зубы:

— Ты, Костя, очень много теряешь оттого, что в своих насмешках даже над людьми старше себя допускаешь излишества.

Северьянов оглянулся и увидел, как румянец стыда внезапным пламенем облил лицо и шею Наковальнина.

«Так тебе и надо, циник несчастный», — подумал Северьянов. А Ковригин продолжал беззлобно и без упреков, как бы шутя:

— А потом, Костя, ты мне иногда кажешься человеком, который не знает, чего он хочет.

«Наддай, наддай, ему, Петра!» — подумал Северьянов и посмотрел на Шанодина, который шел впереди, с Токаревой. Когда Шанодин обращался к девушке, Северьянов видел его лицо. Оно было бледно и напряженно, левая щека поминутно вздрагивала. Маруся разговаривала с ним в подчеркнуто веселом и игривом тоне.

Костромичка любовалась этой парой.

— Маруся — умная девушка, — выговорила она со спокойной улыбкой, — но большая насмешница. Она меня в шутку, конечно, величает Софьей Перовской. А моя фамилия Антоненкова, простая русская фамилия. Но я на Марусю не обижаюсь. Молодость! Это у нее не от злости, а от избытка энергии. Я всем нашим девушкам желаю счастья! — Старая народница слегка потупилась, задумалась, тихо вздохнула и добавила: — Счастье — удел молодости.

— А я думаю, — возразил возбужденно Северьянов, — такие, как Токарева, недостойны того, чтобы желать им счастья!

— Почему же? — Костромичка выразила глазами удивление и даже испуг.

— Потому что такие, как она, ищут иголку в сене, а на человека им наплевать.

— Я не предполагала, что вы, Степан Дементьевич, так озлоблены против девушек. Не надо о них плохо думать. Маруся, например, о вас всегда говорит только хорошее. А вы ее, боюсь сказать, просто ненавидите. Впрочем, ненависть иногда бывает особой формой любви… — и начала жаловаться своей спутнице: — Жизнь развела нас с мужем в разные стороны. Я тихая. Ему понравилась вот такая, — костромичка кивнула в сторону Токаревой, — бойкая, капризная, самовластная…

— И хорошо живут? — с женской заинтересованностью спросила спутница Антоненковой.

— Бог их знает. Уехали они из нашего города.

Северьянов почувствовал на своем плече тяжелую лапу Наковальнина и, прежде чем успел обернуться, услышал его голос:

— А ты, брат, очень горд. И я знаю, гордишься ты тем, что отмахал уже два тома Меймана.

— Я, к твоему сведению, ничем и никогда не горжусь, но считаю, что плохо, когда человек не делает ничего такого, чем он мог бы гордиться.

Чуть улыбаясь влажными глазами, Наковальнин извинился перед старыми учительницами и потянул Северьянова в свою компанию. Северьянов, хоть с опозданием, тоже извинился перед своими спутницами, которые учтиво раскланялись с земляками Северьянова и с ним и как ни в чем не бывало шли дальше, оживленно разговаривая о чем-то своем, женском.