Михаил Лисин - Пути и судьбы

Было десять вечера, когда в дверь кто-то постучал. Вошел механик. Высокий, прямой, с плотной, как будто бы подпаленной, бородкой. Промасленная спецовка блестела на свету, как кожаная.

— Хлеб да соль, — сказал он, поплотнее прикрыв за собою дверь.

— Милости просим к столу, Иван Семеныч. — Григорий и жена сказали это оба вместе, пододвинув гостю каждый по стулу, и было ясно, что ему рады и он здесь бывает запросто. Но Иван Семеныч поблагодарил и уселся подальше от стола на табурет.

— Как бы не наследить тебе тут, Катя, — промолвил он, поджимая ноги в больших, грубых ботинках.

— По делу я к тебе, Гриша, — неторопливо и значительно заговорил он немного погодя. — Слышал я, что ты без остановки решил идти.

— Понимаешь, приходят ко мне ребята, — оживился Красноперов, — и предлагают идти ночью. Дескать, луна и все такое. А я как раз и сам об этом думал. А что, если попробовать? Правда, по Унже по ночам гулять не принято, но ты представляешь, что это значит? Это полный переворот в судовождении по малым рекам. И вдобавок выхватим у этого нахала Плицына большую сойму прямо из-под носа. Ловко задумано?

— Ловко-то ловко, — сдержанно сказал Ситнов, — но прямо тебе скажу: не простое дело ты затеял. Может и сорваться.

— Знаю, — сказал капитан. — Но ведь ты в машине уверен?

— Допустим, так.

— Ну, а я в команде уверен. Моя комсомолия не подведет. Одним словом, не так страшен черт…

— Ты, Гриша, не серчай, а что думаю, то скажу.

— Крой начистоту!

— В тебе я не уверен!

— Вот как! — Ложка в руке Григория задрожала, щи закапали на скатерть.

— Как можно быть уверенным в руководителе, который никого не слушает? — продолжал Иван Семенович, выдерживая спокойный тон. — Старшому нагрубил, лоцмана прогнал, мальчишек-ветрогонов готов в советники зачислить…

— Ребята молодцы, — прервал Григорий. — Если б мы пораньше догадались работать ночью, то сейчас, наверно, уже привели бы в запань плота два лишних…

— Или разбили б пароход, — сказал механик таким тоном, словно уже ясно видел пароход разбитым.

— Что, и ты трусишь, парторг? — вместо ответа спросил Григорий, и на губах его мелькнула презрительная улыбка.

— Если тебе это нравится, считай меня трусом, — тихо и раздельно сказал Ситнов. — Но учти, что храбрость и безрассудность — две вещи разные. Неужели тебе не ясно?

Красноперов бросил на стол ложку, встал.

— Хватит меня прорабатывать, парторг. Здесь не партийное собрание, — сказал он резко. — И я не мальчик, а капитан. Уж позвольте мне действовать, как я считаю нужным!

— Вот это-то мне в тебе и не нравится, — с сожалением посмотрел на него парторг. Его большие, в порезах и въевшемся мазуте руки мелко подрагивали. Он хотел было подняться с табурета, но, вспомнив, что пол только что вымыт, еще крепче поджал ноги. Говорил парторг по-прежнему спокойно:

— Молод ты, Гриша, а ершист. Только и слышишь от тебя: я да я. А ведь с этим «я» и на якорь недолго сесть.

— Ты меня не пугай, парторг. Я капитан, я за все и отвечаю.

— А я механик и отвечаю наравне с тобой. Поэтому хочу, чтобы ты относился к делу посерьезнее.

— А я хочу, парторг, чтобы не подавляли инициативу молодежи.

— А ты уверен, что это инициатива, а не желание пощеголять? Вот, мол, мы какие умные. Никто не смог, а мы — ать, два и готово!

— Давай, давай, крой, парторг! Может, с твоей колокольни и виднее, но я по-своему, по-комсомольски (он был уже кандидатом партии, но все еще считал себя комсомольцем). Я так: сказано — сделано.

— Сказано-то сказано, а что сделано? Пока что ничего, кроме глупого раздора с лоцманом да старшим штурманом.

— А что мне, цацкаться, что ли, с этими саботажниками?

— Вот ты опять рубишь сплеча, с закрытыми глазами, не потрудившись даже разобраться, кто друг тебе, а кто недруг. А разобраться надо, особенно в такой момент. Ведь у тебя целый коллектив в руках: один напортил, вся команда не поправит…

— Ох и въедливый же ты, парторг! — сказал Григорий с ухмылкой. — Одним словом, учту, приму к сведению… По возможности…

Когда Ситнов ушел, Катя сказала мужу:

— А ты бы, Гриша, слушал, что люди говорят… И по-моему, Иван Семеныч прав: семь раз отмерь, один — отрежь…

— И ты туда же? — уже не в силах сдерживаться, вспылил Григорий. — Хватит, черт возьми, с меня довольно!

Не раздеваясь, он повалился на диван и вскоре захрапел.

Проснулся Красноперов оттого, что где-то наверху кричали. Сначала он подумал, не во сне ли это, но вскоре понял, что шумят Коняхин с Плицыным и все это было въявь.