Михаил Лисин - Пути и судьбы

— Отставить митинг! — крикнул сверху капитан Григорий Красноперов. — А ну, орлы, подавайте скорее бухты. Надо попытаться достать этих нахалов пролетарцев!

Но когда «орлы» — три молодых матроса — укрепили на сойме чалки, а механик дал полный ход, капитан вдруг явственно увидел, что сойма на мели.

— Прибавь! — не доверяя собственным глазам, закричал Григорий в медный переговорник. Колеса пошли быстрее, и Красноперов всем телом ощутил, как, напрягаясь, задрожал буксир. Плот ни с места!

— Где Коняхин? Позвать сюда Коняхина! — нетерпеливо крикнул капитан.

Старший штурман брился, и вместо него явился лоцман. Бородатый, хмурый. Старик единственный на пароходе не носил формы, и вместо шинели был на нем довольно мешковатый ватник, а вместо фуражки с якорем — потрепанная шапка, сбитая на самую макушку.

— Так это что же? Засела Соня? — спросил Григорий беспокойно.

Лоцман пожал сутулыми плечами:

— Да вроде на плаву она. Здесь глы́боко, я чай.

— Опять вы со старшим штурманом чаями потчуете! — сказал Григорий сдержанно, и только по веснушкам, яснее выступившим на ввалившихся от бессонницы щеках, можно было догадаться, что спокойствие не легко дается капитану.

Позвали наметчика, и, как только тот опустил свой полосатый шест, металлический его конец сразу воткнулся в грунт.

— Осередок! — сказал капитан. — Только этого и не хватало!

— На нем она и засела, — добавил лоцман, удивленно встряхивая бородой. — Ну чисто примороженная!

— А Коняхин меня уверил, что на плаву она, — развел руками капитан. — Как же это так?

— Значит, обмишулился, — пожал плечами лоцман. — Э-эх вы! — высунувшись из рубки, вдруг принялся он стыдить плотовщиков. — Вам бы, горе-плотогоны, не соймы гонять, а воду мутить да лягушек давить!

— Оставь их, им и без того не сладко, — вступился капитан. — Лучше вот давай прикинем, что будем дальше делать?

— Потянуть надо ее покрепче, авось сойдет.

— Пока тягаем, «Пролетарий» на Волгу выйдет. Чего доброго, еще ухватит большую сойму для Камской ГЭС.

— Он и ухватил бы, да начальство не доверит. Там, в Юрьевце-то, понимают что к чему.

— Большую сойму нам сулили, да, пока здесь чикаемся — возьмут да отдадут кому-нибудь. Эх, придумать бы чего-нибудь такое…

— А не посвистеть ли «Пролетарию», — поразмыслив, предложил лоцман. — Он, чай, еще далеко-то не ушел, — небось, услышат. Двойной-то тягой мы бы ее, треклятую, вытянули, как дедка с бабкой репку.

— Нет! — отрезал Красноперов. — На своем горбу плот поволоку, а кланяться Плицыну не буду!

— Как бы он еще нам кланяться не стал! — торжествующе крикнул снизу старший штурман. Точно приглашая капитана и лоцмана порадоваться вместе с ним, Коняхин даже вскинул руку с полотенцем. — Слышите? Свистит!

С реки донесся далекий зов:

— Ту-ту-ту-у-у!

«Пролетарий» — капитан узнал его по гудку, как узнают человека по голосу, — звал на помощь.

«Теперь ты от нас далеко не уйдешь», — подумал Красноперов, подавляя мстительную радость.

— А пока попробуем колесами размыть песок!

— Навряд ли что получится, Григорь Григорьич, — усомнился лоцман.

— Что, и ты, как твой земляк Коняхин, боишься брючки замочить? — съязвил Григорий и, сбежав с мостика, прыгнул на сойму.

В том месте, где сойма навалилась на песок, оказалась небольшая, но достаточно глубокая промоина. Григорий крикнул лоцману, и тот осторожно ввел в нее буксир. Велев отдать на сойму чалки, капитан приказал работать задним ходом. Вода под колесами забурлила, как в котле, сделалась грязно-рыжей. Пароход качался от сдержанного стремления сдвинуться, и даже громоздкая сойма подрагивала мелкой дрожью…

Когда капитан, потный и забрызганный мокрым песком, но довольный тем, что дело сделано и сойма на плаву, поднялся на мостик, уже начало смеркаться. Лоцман стоял в рубке с видом человека, не признающего случайных удач.

— Веселей работай, машинист! — крикнул Григорий в переговорник и прислушался: «Пролетарий» гудел.

— Пожалуй, что у Коровьего брода засел, — сказал лоцман гадательно.

«Светоч» — так привыкла называть свой пароход команда — упрямо бил колесами, тросы то натягивались, то опускались, но плот все еще не шевелился.

От волнения Красноперов теребил цепочку на переговорнике, зачем-то дергал большую пробку, вырезанную по форме раструба, для чего-то принялся считать:

«Раз, два, три, четыре, пять… Кажется, зашевелилась… Нет, это от волны… Шесть, семь, восемь, девять, десять… Неужели все еще сидит? Да нет, не может быть! Считаю до ста… Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырна…»