Иван Уксусов - Голодная степь

— Я боюсь этого человека! — засмеялся Дженбек. — Когда приехал сюда и узнал, что секретарем райкома наш, киргиз, я обрадовался. Оба из Таласа, пойду, думаю, к Дилдабаю: «Как поживаете тут, товарищ Дилда-бай?..» Прихожу к нему и говорю улыбаясь: «Вы из Таласа, и я из Таласа, товарищ Айтматов…» Он надел очки, посмотрел на меня и говорит: «Что вам нужно? Я занят…» — «Ничего, говорю, мне не нужно, но как вы из Таласа и я из Таласа…» Он стал смотреть сердито в бумаги, я вышел из кабинета, сказал себе: «Дурак ты, Дженбек, а еще получил диплом инженера… Когда будешь умнее? Или еще один институт надо тебе кончать, чтобы стал умнее?»

Продолжая испытывать терпение жены, Дженбек рассказал о десятнике Файзулине, которому сегодня дали выговор:

— Расстелил Файзулин около шнеков молитвенный платок и начал молиться. Идут люди мимо него — он молится. Прибежал рабочий, спрашивает, куда цемент свалить, привезли целую машину, — он молится, ни слова ему не отвечает. Что делать?.. Дал ему выговор в приказе. Если бы это был первый случай, я бы его не обидел выговором. «Каюм, говорю, на работе нельзя аллаху молиться, дома надо молиться». Он отвечает: «Дженбек, как ты не понимаешь… Полдень получается на работе… А если надо вечером аллаху молиться, почему в полдень не молиться?»

— И у нас был Коран, я его выбросила, — несмело заметила Жилар.

— Не выбросила, знакомым отдала, — поправил Дженбек.

Скоро Горбушин и Шакир, отказавшись от винограда и арбуза, сказали, что весьма устали днем, от жары болела голова. И все поднялись из-за стола.

Шеф-монтеры поблагодарили Нурзалиевых за вкусный ужин и приятную беседу. Жилар светилась от удовольствия. Перебивая один другого, хозяева уверяли гостей: не отпустят их больше к Джабаровым, пусть живут здесь, квартира просторная, детей нет; а Горбушин, слушая, подумывал, что из всех его знакомых на хлопкозаводе Нурзалиевы, пожалуй, самые простые и открытые.

Как и предположил Горбушин, вторая комната оказалась наряднее первой. И была она больше. Две стены, задрапированные желтым плюшем, привели Шакира в восхищение:

— Тысяча и одна ночь!.. У моей бабки в Тобольске вот так же две стены сплошь закрыты плюшем. Случайно ли, что у старой татарки из Тобольска и молодой кара-киргизки в Голодной степи одинаковый вкус?

— Не решай незаданной задачи, Шакир. Лучше давай-ка разберемся, кому где спать. Хозяева, судя по всему, этот вопрос оставили решать нам.

— Но это именно задача, которую мне хочется решить! В таком убранстве определенно есть общее, относящееся к далекому мусульманскому прошлому! Я где-то читал, что люди свои шатры украшали плюшем, бархатом, коврами, и это свидетельствовало о их зажиточности и знатности. — Не услышав ответа, Шакир переменил тему, понизив голос: — Может, остаться нам у Нурзалиевых? Я люблю веселых.

— Нет, не останемся. Жилар работает, ей тяжело будет заботиться о нас. А в комнате Джабаровых мы никого не стесняли.

— Жилар замечательная. Заметил? Какие, по-твоему, самые лучшие женщины? Деловые? Да ничуть! Лучшее украшение женщины — это ее застенчивость. Только в застенчивых много и женственности, и доброты, и нежности. Ну, разумеется, любое правило не без исключения…

— Значит, Жилар — джуда якши?

— А ты как думаешь? Женщины вообще лучше мужчин. Я готов говорить о них сколько угодно, особенно если немного выпью.

— А сейчас заткнись. Тоже барабан, в котором перемалываются камни…

Наконец они улеглись. Шакир занял кровать у стены, Горбушин у другой, хотя подмывало желание растянуться на толстой кошме, свернутой на полу вдвое, приятно издающей запах шерсти. На ней лежали простыня и подушка.

Свет выключили, а уснули не скоро после всего выпитого и съеденного, отягощавшего желудки. В тишине ночи, поджидая сон, Шакир лениво размышлял о заводских слесарях, с которыми отработал два дня. Как-то придется работать с ними дальше? Почему-то вдруг всплыли в памяти отношения с Максимом Орестовичем, и мысли разбежались, словно кони в поле, и стало невмоготу лежать в душной постели. Шакира нередко охватывало этакое вдохновение, и он забывал об окружающем, ему нужен был собеседник.

— Ты спишь, старина?

— Чего тебе? — сонно сказал Горбушин.

Шакир перешел комнату, с ногами сел на кровать друга. Они закурили.

— Иной человек всю жизнь тебя удивляет, а чем именно, не ясно… Понимаешь?

— Только то, что от работы ломит поясницу, от переговоренного за день башка трещит, а ты прилез с какой-то дурью.