Иван Уксусов - Голодная степь

— Проверю. Кого еще?

— Мурата Алимжанова… — И повернулся к Горбушину: —Парень год назад демобилизовался с флота, мотористом служил в Североморске. Моторист, слесарь, немножко тракторист.

— Мурата согласен. Кто третий?

Горбушин заметил Джабарову: слесари также должны будут работать по двенадцать часов ежедневно, их надо об этом предупредить.

— Мурат не согласится много работать. Парень! Ему к девушкам по вечерам надо бегать, — сказал Ким.

— Мурат комсомолец, ты забыл?

— Комсомольцы к девушкам не бегают?

— Бегают! Не мешай, пожалуйста… Кто следующий, Дженбек? — хмурился Джабаров.

— Гаяс Абдулин, новенький у нас, башкир, слесарь большого класса. Я его сманил из совхоза, так директор обещает мне голову оторвать. У Гаяса тринадцать детей, этот станет много работать: не семья, инкубатор. Мы с Ташкуловым временно поселили его в двухкомнатной резервной квартире.

— Когда поселили?

— Вчера. Ты в Ташкент, в трест, ездил.

— Завтра после работы пойдем к нему смотреть, как устроился. Хорошими слесарями разбрасываться нельзя, — заключил Джабаров.

Шакир предложил прислать на ДЭС всех троих — начнут работать, и станет ясно, кто на что способен. А начнется работа с шабровки параллелей, дело тонкое и точное, квалификацию каждого сразу покажет.

Джабаров попросил Шакира сходить к Марья Илларионовне, пусть позвонит в райком партии — там ли еще Бекбулатов? Случалось, он работал допоздна. Шакир вытер мокрые от дыни губы и исчез за дверью.

Заговорили снова о письме, и Джабаров назвал Кима пессимистом: не верит, что завод будет пущен в срок. Ким улыбался с чувством превосходства и молчал, но вдруг кинулся в наступление: не пессимизм, не иждивенческое настроение владеют им, он знает историю освоения Голодной степи и верит, что ленинградцы помогут им вырваться из прорыва.

— Не ты один знаешь историю освоения, — не уступал Джабаров.

— Докажи, если знаешь ее не хуже меня! — смеялся Григорий Иванович.

Ленинградцы услышали много интересного для себя. Восемьдесят лет назад Петербург прислал в Голодную степь великолепные мощные гидронасосы, затем приехали механики с Балтийского завода, установили их, — это были первые машины, разбудившие многотысячелетнюю тишину великой соленой пустыни. Насосы десятилетия отменно трудились, прежде чем вышли из строя, — качали воду на плантации первых русских поселенцев, отставных солдат, их детей и внуков. И механики Нобеля в десятые годы нашего века привезли в Голодную степь небольшие дизелечки, сильные для своего времени, смешные в наших глазах: с высоким шкивом и свистящим, хлопающим ременным приводом.

А в двадцать пятом году советское правительство прислало сюда партию новейших дизелей уже без ременного привода, следом за ними явились механики-сборщики монтировать их. В пятьдесят четвертом шеф-монтеры Горбушин, Курмаев и Яснопольская начнут собирать машины с генераторами — более тяжелые, более мощные дизеля. И уже многие знают, что вскоре со знаменитой ленинградской «Электросилы» прибудут агрегаты и необходимое оборудование для единой энергосистемы, на которую переведут все хозяйство республики. Не излишне вспомнить и Путиловский, ныне Кировский, завод, он тоже приложил руку к освоению этой местности, прислав партию тракторов «фордзон-путиловец» еще в те дни, когда трактора только-только начали выходить из ворот завода. Голодная степь была и навсегда останется родной сестрой Ленинграду.

Теперь Джабаров, слушая Кима, отличного инженера, не возражал.

Вернувшийся Шакир вскинул руку к виску:

— Разрешите доложить! Первый секретарь товарищ Бекбулатов находится в райкоме!

Директор поспешно встал.

Как только заводские ушли, Горбушин рассказал Шакиру о состоявшемся разрыве с Руденой. Он ожидал сочувствия, понимания, советов. Он ошибся. Шакир мрачно выслушал его.

— Я вообще не понимаю, зачем мы взяли ее с собой. Разве не привыкли работать вдвоем? Справились бы без нее, надо было только убедить в этом Скуратова. А что теперь?.. Какую можно ожидать от нее работу? Ребенок… Кошмар!.. И мне жаль ее, если хочешь. Что будет, если ты не женишься на ней?

— Никогда не женюсь, — сказал Горбушин.

— Ничего ты сейчас не знаешь, оглушен новостью и поэтому не способен думать. А вот успокоишься и, может быть, решение переменишь.

Слова Шакира, проникнутые удивлением, огорчением, укором, усилили тяжелое состояние Горбушина, и он в крайнем беспокойстве провел наступившую ночь. Вот уж когда было не до сна! Он взвешивал настоящее и заглядывал в завтрашний день, честно стараясь определить свое отношение к Рудене. Пытался представить ее женой, матерью их ребенка, думал о том хорошем, что безусловно было в ней, — ведь умеет же она прекрасно работать! Он говорил себе, что она любит его, а он после Ларисы, наверное, никогда не сможет полюбить, так не все ли равно, на ком жениться?