Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

— Домой… в Овражное…

— Куда, куда?

— В Овражное…

Лицо ротмистра стало напряженно-серьезным.

— Как твоя фамилия, мальчик? — спросил он.

— Дементьев…

— Владимир? Так, так, заочный знакомый… — дергая аксельбанты, пожевал губами ротмистр и кивнул филеру: — Вы можете быть свободны…

Филер вышел.

— Заломайко, развяжите сверток, — приказал жандарму Дубинский.

Заломайко, укоризненно поглядывая на Володю, которого он сразу же узнал, не без боязни извлек из газеты шкатулку…

— Она на замке, ваше благородие, — сказал жандарм.

— Ключ есть?

— Есть… — Володя сунул руку, в карман, в другой — и похолодел: ключика не было. Он вывернул карманы; из них на пол мотыльками разлетелись марки — царская разменная мелочь, заменявшая серебро. Ключа не было. По-видимому, в жару схватки с филером, Володя обронил его на вокзале, а может быть, еще раньше — на улице.

— Что? Потерял, небось? — насмешливо спросил ротмистр. — Заломайко, обыщите…

Жандарм, смущенно, сопя, порылся в карманах Володи пощупал фуражку.

— Ничего нет, ваше благородие, — доложил он.

— Ты бы сказал, Дементьев, сразу, что в этой шкатулке? — спросил Дубинский.

— Я сказал вам…

— Значит, впрок пошла школа Ковригина? От книжечек перешли к более серьезным поручениям?.. Жаль, жаль, молодой человек… Ну, что ж… — Дубинский устало вытянулся в кресле. — Сдайте его под стражу, Заломайко, а шкатулку взломать.

Какая-то туго натянутая струна вдруг надорвалась в груди Володи. Все пережитое оказалось для него непосильным испытанием. Ломая руки, обливаясь слезами, он зарыдал:

— Дяденька… Не ломайте… Не надо… Это подарок мне. Дяденька жандарм, не ломайте… Я найду ключ… Другой сделаю…

Фуражка свалилась с головы Володи, покатилась в угол. Он подбежал к столику, обхватил руками шкатулку… Заломайко растерянно мигал влажными глазами: совсем некстати он вспомнил о своем пятнадцатилетием сыне…

Ротмистр вскочил из-за стола, брезгливо выкрикнул:

— Уведите мальчишку, черт возьми!

В другое время ротмистр не проявил бы столько глупого бессердечия и излишней горячности в этом нелепом, как ему самому потом казалось, эпизоде. В острых и действительно опасных положениях он умел сохранять душевное равновесие и не пачкать своих рук в пыли мелких железнодорожных инцидентов. Служебная чистоплотность и хладнокровие составляли одну из черт характера Дубинского.

Но сегодня с самого утра он потерял душевное равновесие. Еще вчера получил от начальника жандармского управления шифрованную телеграмму о следовании трех литерных поездов. В одном из них должна была проехать «священная особа его величества». До проезда царя оставалось три дня, и Дубинский не спал всю ночь, приводя в действие тяжеловесный и варварский, по его собственному убеждению, жандармский механизм. Требовалось немало распорядительности и спокойствия, чтобы его колеса и рычаги двигались бесшумно и точно, не вызывая излишнего брожения в неблагонадежной части рабочих железнодорожного узла и линии. Через два часа после получения секретного циркуляра на совещание в жандармское отделение были вызваны все необходимые лица. Как всегда, жандармские унтер-офицеры и филеры отличались тупостью и бескультурьем, — они или, как говорится, без оглядки рвались в бой, или выказывали сонную неповоротливость и полное равнодушие к серьезности момента. Начальник Подгорского охранного отделения полковник Грызлов держался обособленно и не стремился к взаимодействию с железнодорожной охраной.

В этом Дубинский усмотрел нерасположение полковника к себе, какую-то интригу, о причинах которой смутно догадывался. Он мнил себя окруженным завистниками и недоброжелателями, способными использовать всякое упущение, как тормоз для карьеры.

Откровенно говоря, он ждал теперь какого-нибудь подвоха со стороны своих же сообщников. К тому же Подгорский железнодорожный узел не отличался большим спокойствием, а честь раскрытия социал-демократического кружка в Подгорске принадлежала не ему, а полковнику Грызлову.

В этом кружке оказалось немало железнодорожников, что давало Грызлову повод отпускать в адрес ротмистра ядовитые шпильки… Вот почему Дубинский был сейчас излишне нервозен и раздражителен. Все казалось ему подозрительным и непрочным. Благополучный проезд царской особы в пределах Подгорского отделения сулил повышение в чине и награды. Дубинский давно ожидал этого. А какие-нибудь неполадки в эти дни могли лишить его даже того, чего достиг он за время войны…