Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

— Придет — погоди! Скоро уже, — пророчески вытянул палец Иван.

— Мне-то руку зачем бог твой отнял? — недобро усмехнулся Фома Гаврилович. — Мешала она ему, что ль? Обман, все обман…

— А где не обман? От кого нам правды ожидать? Ну-ка, скажи, а? — горячился Иван Гаврилович. — Кто даст нам правильную жизнь? В прежней вере правды не было, а в нашей есть. А без правды, без утешения душе легко ли жить? — настойчиво и страстно спросил Иван Гаврилович.

— И ты это окончательно? — огорченно спросил Фома Гаврилович, глядя на брата, как на безнадежно помешанного.

— Окончательно, — твердо ответил Иван.

— Ну и дурак, хоть ты и старший, — вдруг с сердцем выругался Фома и запахнул полы халата. — Тоже, новость привез!

Иван побледнел, встал со стула, смущенно поглаживая бороду.

— Христос да простит тебе, брат Фома, — тихо сказал он.

— Так, так… А ежели тебе жандарм в морду даст, ты тоже так скажешь? — уж злобно спросил Фома Гаврилович.

— Так…

Ну, тогда ступай, — махнул рукой Фома Гаврилович, — тоже, нашел себе веру!

— Баптистам сам граф Лев Николаевич сочинитель Толстой писал, советы давал, — козырнул последним доводом брат Иван.

— На то он и граф… А ты-то куда полез? Эх ты, еловая голова! Слыхал я, жуликов среди баптистов боле, чем среди православных. Попов, говоришь, нет, а кто же ими руководствует?

— Нами руководствует праведный старец Агапит. Он последние деньги братьям и сестрам во Христе раздает.

— Тебе-то много дал?

— И мне давал…

— А сам с братии сколько берет? Эх, Иван, Иван, тошно мне тебя слушать.

— Ну и бог с тобой…

Братья посидели еще немного, избегая смотреть друг на друга. Больные с соседних коек, давно следившие за необычайным разговором, смотрели на братьев с насмешливым любопытством.

Фома Гаврилович болезненно морщился, судорожно поводил забинтованной култышкой.

— Ну что я тебе скажу? — С раздражением вновь заговорил он. Не о чем говорить нам теперь. У меня другие думки. Ты вот о Христе, а я о чертях буду говорить. Ну-ка? Когда руки нет, так о чертях легче думается.

Фома Гаврилович вызывающе заблестел глазами.

— Я за тридцать лет, по степи хаживаючи, и о боге-то стал забывать. В чем бог, скажи?

— В заповедях христовых, в евангелии, Фома…

— Нам другая евангелия нужна…

— Какая? — насторожился Иван.

— Не знаю. Только не ваша баптистская. Уходи!.. — почти выкрикнул Фома Гаврилович.

— Прощай, брат, — тихо и скорбно ответил Иван.

Фома Гаврилович не ответил. Иван нерешительно потоптался, вытер рукавом халата заслезившиеся глаза, на цыпочках пошел к двери. У порога он оглянулся. Фома Гаврилович стоял у окна спиной к нему.

Иван окликнул брата, но тот не обернулся.

— Эх, боже ты мой, — жалобно вздохнул Иван Гаврилович и, безнадежно махнув рукой, вышел из палаты.

На улице, у входа в больницу, он присел на ступеньки и тупо осмотрелся. Мимо проезжали, грохоча и обдавая пылью, тяжебные ломовые телеги, катились пролетки извозчиков. По грязной привокзальной площади торопливо шли незнакомые люди.

— Ведь вот оказия! — с недоумением вслух сказал Иван Гаврилович. — Как же без веры-то, Фома? Каково жить? Без смысла?

Никто не ответил Ивану Гавриловичу. Чужой серый город дышал равнодушием и скукой.

Антипа Григорьевич Полуянов начал работу на железной дороге семнадцатилетним малограмотным пареньком. Трудолюбивый, с незаурядным практическим умом и памятью, он самоучкой быстро усвоил технику путевого хозяйства, обратил на себя внимание начальника участка и уже через три года был назначен артельным старостой, а еще через два — дорожным мастером.

Так, малограмотным, не бойко владея письмом, Антипа Григорьевич и прослужил дорожным мастером сорок с лишним лет.

За долгую безупречную службу дорожное начальство удостоило его нечастой награды — золотой медали.

Любовь к железнодорожному делу, мужичье упорство и практические знания выдвинули Антипу Григорьевича в ряд наиболее опытных дорожных мастеров. Не зная математики, он какими-то одному ему знакомыми способами производил технические расчеты, угадывал степень нарушения путевых кривых, подъемов и уклонов. Он изобрел новый способ смены мостовых ферм, разгонки зазоров на стыках рельсов.

Дрезиной-шведкой Антипа Григорьевич пользовался только в самых экстренных случаях, а в прочие часы осматривал околоток пешком, не разлучаясь со стальным шаблоном. На своем десятикилометровом участке за сорок лет он до мелочей изучил каждый метр полотна, все уклоны, закругления, мосты.