Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Речь тамады походила на адрес, который обычно получает юбиляр. Вы, дорогой товарищ, родились в таком-то году, тогда-то издали первую книгу, в такое-то время вступили в Союз писателей… Как будто напоминают человеку его собственную биографию… Будучи совсем молодым, вы сумели сделать то, что оказалось не под силу вашим старшим товарищам, говорил тамада, а я перечислял про себя: построил дачу, купил машину, получил хорошую квартиру.

Сегодня вы стоите на пороге нового этапа в вашей жизни. Наступила пора мудрости и зрелости…

Здесь сидящие за столом гости навострили уши, авось тамада вспомнит, наконец, что он критик, и скажет мне всю правду: хватит, мол, дурака валять, уже время взяться за серьезное дело. Мне самому показалось, что именно так он и скажет. Наступила тревожная тишина.

— Мудрости у вас всегда было предостаточно, а теперь пришла пора зрелости! — закончил свою речь тамада.

По правде говоря, у меня от сердца отлегло. В такие моменты я всегда боюсь за Лию. Ведь она уверена, что все, кто сидит за нашим столом, любят меня без памяти. Может, ей оттого так кажется, что меня редко ругают. Удивительно, какую скудную и неверную информацию имеют о нас наши жены! Впрочем, слышат только то, что хотят услышать.

Лия с сияющим лицом хлопотала вокруг стола, иногда садилась рядом, клала руку мне на плечо и слушала комплименты в мой адрес, согласно кивая головой.

Опасность все-таки подстерегла меня в тот вечер. Пришедшая в экстаз от всеобщей любви и радости Лия, как и следовало ожидать, не удержалась и прервала тамаду:

— Знаете, совсем недавно в одной школе устроили встречу с Гигой, и дети сказали ему: «Вы самый любимый наш писатель!»

Я не знал, куда деваться от стыда. Готов был сквозь землю провалиться. Даже не поднимая головы, я видел, как лица у моих гостей перекосились от едва сдерживаемого смеха. Пусть бы расхохотались в лицо, чтобы у моей дурочки жены, наконец, раскрылись глаза. Впрочем, я сильно в этом сомневаюсь!

«Господи, что у меня общего с этой женщиной? За чем я с ней связался? Чего я хотел от нее!» — думал я.

Лия относилась к числу тех женщин, у которых непомерно развит надзирательский комплекс, мастерски замаскированный. Я не слышал от нее громкого слова, она ни разу не попросила меня пересесть, если я не туда садился. Она или тихонько плакала, или шептала. Из слез и шепота, как из двух ниток разного цвета, она плела вокруг меня пеструю уютную сеть, которая, представьте себе, постепенно становилась даже приятной и необходимой. Да-да. Возможно, потому, что человеку нравится, когда его слушают затаив дыхание, беспрекословно выполняют его волю, не устраивают скандалов, если он запоздал или пришел подвыпивший. Так незаметно я стал пленником нашей квартиры. Сунув ноги в теплые шлепанцы, я брожу по комнатам. Конечно, я чувствую, будто что-то потерял, чем-то поступился. Но мне лень докапываться — что именно я потерял. Лия беспечно поет на кухне, но я знаю, что она ни на секунду не спускает с меня глаз, следит за каждым моим движением через невидимую щелочку. Да! Совсем забыл. Есть еще одна сеть, сплетена она из нити неопределенного цвета. Зовется эта нить Лииной болезнью. Можно смело сказать, что Лия переболела всеми модными недугами. В последнее время она вообразила, что у нее рак. О своей безнадежно тяжелой болезни Лия говорит обычно перед сном, когда мы лежим в темноте. Говорит шепотом, в котором звенят слезы. Словно обращается к себе. И от этого меня невольно охватывает грусть, хотя я знаю, что и рак, как все предыдущие болезни, существует только в Лиином воображении. Я не могу сопротивляться грусти, которая словно озеро плещется в нашей комнате. И в этом озере тонет, исчезает моя Лия.

— Боже, — взываю я, — только бы Лия была жива!

Самое удивительное здесь другое: я прекрасно знаю, что все это выдумки и моя жена так же здорова, как я.

К этому крайнему средству Лия прибегает в тех случаях, когда мне смертельно надоедает сидеть дома. Я мечусь по квартире, словно пес на цепи, небритый как арестант, и не свожу с окна лихорадочно блестящих глаз. В такие минуты мне вспоминается моя старая комната, принадлежащая тем прекрасным временам, когда я был свободен!

Между прочим, я обладаю способностью мысленно находиться в разных местах в одно и то же время. Чтобы вам было понятней, я постараюсь нарисовать примерно такую картину.

Из глиняного горшка, стоявшего на подоконнике, торчал кактус. Пыль, позолоченная солнечным светом, делала комнату похожей на декорацию старинного спектакля.