Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Я — самая обыкновенная девушка, и мне хотелось самой обыкновенной любви. Любовь представлялась мне праздником, наслаждением, теплом, лаской, но не страданием, которое интересно только в книгах и на экране. Я глажу белье, а ты и малыш сидите на полу и вырезываете флажки из моего старого платья, и оба прячетесь от меня, и я делаю вид, будто не замечаю, что вы кромсаете мое платье. Вот о чем я мечтала. А те страсти, которые разгорались в книгах, волновали меня только потому, что в каком-то потаенном уголке сознания я была уверена, что они не коснутся меня никогда, и потому они даже вызывали приятный ненастоящий страх, как сказочный дракон или землетрясение в Японии, которое не грозит твоему городу.

И сейчас иногда сожмется в груди сердце — не я ли первая из нас двоих обыкновенную жалость спутала с любовью?

— Не звонил? — спрашивала мама.

— Нет.

— Хочешь, я пойду и извинюсь?

— За что ты должна извиняться?

— Если тебе это нужно…

— Нет, мне не нужно.

— Спи, почему ты не спишь?

— Не спится.

— Он придет…

— Не знаю…

— А вообще-то я была права…

— Знаю.

— Для тебя так лучше…

— Как? — закричала я вдруг. — Как лучше для меня?

— Почему ты кричишь?

— Скажи, как для меня лучше? — повторила я спокойнее.

— Лучше разобраться теперь.

— Уже поздно.

— Вот видишь, ты уже жалеешь, надо было вовремя посоветоваться со мной…

— Да…

— Я знаю больше тебя, понимаю больше…

— А я вообще ничего не понимаю.

— Разве можно было так слепо это решать. Это ведь не шутка!

«Да, слепо…»

— Такие девочки, как ты, часто ошибаются, — говорит мама, — им кажется, что они любят, но они очень скоро понимают, как горько заблуждались. Посмотри, сколько теперь красивых девчонок, которые вчера вышли замуж, а сегодня разошлись…

— А сколько счастливых? — Я спорю только потому, что не хочу молчать, не хочу, чтобы она безжалостно растоптала мою мечту.

— Ты думаешь? А разве вы знаете, что такое счастье? Иногда то, что вы считаете счастьем, оказывается тоже ошибкой, миражом!

— Резо любит меня! — Это был мой самый главный аргумент.

Мечта моя была уже уничтожена и обращена в прах. И я уже сожалела об этом и, чувствуя, что вернуть ничего нельзя, все же пыталась сохранить ей верность.

— Может, и он ошибается, — сказала мама.

— Но почему? Почему он обязательно должен ошибаться?

— Поверь мне, любовь изучена во всех подробностях, так же, как, скажем, анатомия человека. Измерена ее глубина, ширина, температура — как у океана. Песок, добытый с ее дна, рассыпан по пробиркам…

Мама увлеклась своей речью, она повысила голос, словно обращалась не ко мне, а к переполненной аудитории. И я испугалась, потому что ее слушали многие, и многие могли поверить, что все на самом деле так, как она говорит. Рассудок мой был взволнован, и я ничего не могла противопоставить этим стройным закругленным фразам. И вдруг я почувствовала, что не люблю маму. Конечно, это длилось всего одну минуту, но я и теперь еще боюсь вспомнить эту минуту. Почувствовала я еще, что и она не любит меня. Холодная она была и чужая. Все, что она говорила, набивалось мне в душу осколками льда, и сейчас не я, а кто-то, запрятанный в глубине моего существа, боролся с ней, а я сама, немного испуганная и удивленная этим открытием, была на стороне того, другого. Я следила за ним и бессознательно радовалась, потому что оказалась не такой слабой, как думала. Может, это был биологический инстинкт самозащиты, борьба за существование.

— Я не могу жить без миражей, — вставила я в паузу маминой речи, как видно, весьма некстати, потому что мама замолчала, обдумывая, стоит ли продолжать разговор со мной, и, наконец, сказала:

— Глупости!

— Нет! — упорствовала я. — Ты не понимаешь! — Мне казалось, что не я выкрикиваю все это, а кто-то другой, стоящий незримо между нами.

— Я не понимаю?! — мама удивленно взглянула на меня, потом улыбнулась и повторила: — Я не понимаю?

— Да, ты! — Я вконец разволновалась и потеряла самообладание, потому что впервые я так разговаривала с матерью. — Ты и отца моего не любила!

— Что ты говоришь!

— И вообще никогда никого не любила! И ты хочешь, чтоб я уподобилась тебе, стала каменной, как ты сама, каменной!

У мамы сделалось такое лицо, что я испугалась, как бы с ней чего-нибудь не случилось. Сумасшествие мое схлынуло, и я залилась слезами.

— Мамочка! Мама!

Я почему-то ожидала, что она оттолкнет меня, уйдет, но когда я уткнулась головой ей в колени, она погладила меня по волосам.