Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Он бежал к жене и детям, надеясь, что они избавят его от тех испытаний, которые он предчувствовал заранее.

Боясь пропустить проходящий поезд, Мито пролежал всю ночь в кустах, не смыкая глаз. Но, как назло, ни один товарняк не прошел. Только на рассвете без гудка проехал какой-то состав. Заметив его, Мито торопливо вскарабкался на насыпь и понял, что опоздал.

На платформе хвостового вагона стоял человек. Он помахал рукой Мито, будто тот только его и ждал!

Мито все же побежал за поездом. Человек, очевидно, был настроен шутливо, он перегнулся через поручни, протянул Мито руку: мол, давай, я тебе помогу.

Сам не, веря тому, что опоздал, Мито смотрел на удаляющийся поезд.

Возвращаясь в кустарник, он оступился и на спине сполз вниз.

Дождь, начавшийся минут десять назад, уже успел промочить землю и продолжал моросить нехотя, словно в угоду кому-то.

В кустарнике Мито обломал ветки и постелил их на землю. Он совсем отрезвел и, хоть и не признавался себе в этом, стыдился своего ребячества. Именно поэтому он упрямо сидел в кустах и никуда не уходил.

Дождевые капли, прыгая с листка на листок, падали ему на лицо. Мито задремал, но шум дождя тотчас разбудил его. Он повернулся на спину, взглянул на небо и снова заснул.

Во сне ему почудилось, что кто-то его зовет. Нет, не почудилось, он ясно видел даже, кто его зовет. Это была Мари.

Она плакала.

«Куда я бежал? Чего я так испугался?» — подумал Мито и горько улыбнулся.

В кустах защебетала какая-то пичуга. Спасаясь от дождя, она укрылась под листьями. А Мито лежал прямо под дождем, и дождь так крепко хлестал его по груди, словно хотел втоптать в землю.

«Еще крепче, — думал Мито, — давай крепче! Куда же я бежал, куда?»

И вдруг он ощутил что-то такое, чего не испытывал никогда в жизни, — он был счастлив, будто заново на свет родился.

Возвращался он смущенный и пристыженный, будто обнаружил в себе что-то новое, такое, чего никак от себя не ожидал!..

— Я был совсем маленький, когда меня впервые посадили в поезд, — сказал Ироди.

Мари снова вышла из дому. Видимо, она собралась куда-то идти: на голове у нее был шарф, под мышкой книга. Марн отворила калитку и вышла на улицу.

На улице она поглядела сначала в одну сторону, потом в другую, словно не знала, куда идти. Поколебавшись немного, она пошла вправо по тропе, идущей вдоль изгороди.

Вдоль улицы тянулась канава. В канаве медленно текла вода, вода отдавала неприятным зеленоватым цветом, Края канавы обросли высокой травой.

«Сегодня я ей скажу все, — решил Мито, — больше не могу».

Он продолжал сидеть на балконе, будто слушая Ироди, а на самом деле ничего не слыша.

Обычно Мари возвращалась домой той дорогой, что шла по берегу моря и была короче.

Вдоль тропинки, затерянной в песках, тянулся деревянный заборчик, выкрашенный белой краской. За заборчиком был санаторий. И там же в нескольких метрах от ограды билось о бетонные глыбы море. В саду стояли молчаливые эвкалипты. Глядя на них, невольно думалось, что небо очень далеко и высоко.

В здании санатория горел свет, и освещенные окна сверкали сквозь ветви, как звезды.

Мито, прислонившись спиной к камню, поджидал Мари.

«Я больше не могу, — думал он, — больше не могу!»

Его сердце, переполненное до отказа, может наконец разорваться, если он не выскажет всего Мари. Каких-нибудь несколько дней назад он об этом боялся даже думать.

Во рту у него пересохло. Табачный дым жег глотку. От волнения руки у него дрожали. Он никогда не испытывал такого сильного волнения и, во всяком случае, никогда прежде его не выдавал. Его всегда считали человеком сдержанным, и он сам был уверен в том, что умеет владеть собой. Он заметил, что у него дрожат руки, когда зажигал спичку, и решил, что это от холода. На самом деле дул холодный ветер. Не сумев справиться с дрожью, он испугался и вдруг понял, что все то, что он сейчас собирается сказать Мари, — дело его жизни и смерти. Он не знал, что с ним станется, если Мари ответит отказом. Будущее было окутано мраком.

Мито вспомнил, как однажды на берегу его застал дождь и он укрылся от него, забравшись под опрокинутую лодку. Утомленный, он сразу заснул, а проснувшись, очнулся во мраке и решил, что ослеп, потому что не помнил, когда забрался под лодку.

«Если Мари скажет «нет», я непременно ослепну», — думал Мито.

Это «нет» он почему-то связывал с темнотой, которой очень страшился. Но в душе был твердо уверен, что Мари не отвернется от него. Хотя для такой уверенности у него не было никаких оснований. На этом свете не было человека, который бы знал о его терзаниях. Может, было бы лучше довериться кому-нибудь? Нет, на это у Мито не хватало смелости, он боялся, что ему могут сказать о ней дурное: «Мол, мы это говорим только потому, что желаем тебе добра».