Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Когда Маша, выгнув шею, потащила телегу за околицу, из ворот соседних дворов выглянул кто-то из взрослых: Тонславы, Спруды, Дабраны. В том числе Антон Гайгалниек, только без айзсарговской форменной шапки, но в зеленом суконном френче и широких галифе.

— Ну так с богом! — перекрестился Упениек и уселся рядом с дочкой, опустив через край телеги правую ногу, чтобы на случай, если телега перевернется, было на что опереться.

— Прощайте! — Анна оглянулась и помахала провожатым.

Когда вышла мать, телега катилась уже мимо дверей Гайгалниека, в них, расставив ноги, стоял Антон, он презрительно крикнул:

— Смотри, как бы тебя от знаний не расперло, еще лопнешь!

— Скорее ты от зависти лопнешь.

Все громко рассмеялись. Маша фыркнула и побежала рысью.

Снег теперь сыпал крупными хлопьями. Когда Анна чуть погодя снова оглянулась, она уже с трудом различила очертания деревни Пушканы.

С самого начала ноября стояли бесснежные морозы, лишь во второй половине месяца подул восточный ветер, посыпал застывшую землю ледяной крупой и затем, словно опомнившись, с бешеной силой погнал снеговые тучи. Закружила такая метель, какая не всегда бывает даже в середине января.

Так что когда Айна Лиепа вечером, после педагогического совета, вышла из школьных ворот, окрестность преобразилась до неузнаваемости. Дома, заборы, деревья, весь городок Гротены окутала белесо-пепельная дымка. Исчезли лепившиеся к берегу реки особнячки, исчез замковый сад с чугунной оградой и сторожевой будкой, ровным покровом прикрылся пригорок с костелом, с двумя слепыми звонницами на приземистых колокольнях. Исчезли все привычные очертания.

Пряча лицо от порывов ветра, Айна снова и снова закрывается плоской сумочкой. Но это мало помогает. Несколько порывов ветра, и снег посыпался в рукава, еще порыв — и жалящие ледяные змеи обвили шею и грудь. Только в самом центре городка, на Большой улице, где стоят полутора- и двухэтажные кирпичные дома с сильно выдающимися зубчатыми карнизами, ненастье уже не кажется таким лютым.

В переулке, за чайной, возле домишка, над дверью которого раскачивается подвешенный к кривой железяке фонарь «летучая мышь», а на стене трепыхается объявление с корявыми, словно вырезанными из затвердевшего дегтя буквами: «Суверенная власть в Латвийском государстве принадлежит народу Латвии…», «Усиленное военное положение продлено по всему государству на шесть месяцев…», и в связи с этим: «Без разрешения начальника уездной полиции воспрещается собираться группами более трех человек», — Айна остановилась, чтобы перевести дыхание. Лицо саднило, словно его исхлестали. А оставалось еще пройти немалый путь.

Только в ненастье можно по-настоящему понять расположение этого захолустного латгальского городишка и как далеко живет учительница гимназии Айна Лиепа. И в хорошую-то погоду ей не очень-то близко добираться, а осенью и зимой, когда на дворе слякоть, снег и непроглядный мрак, дороге, кажется, нет конца.

С приближением зимних каникул все чаще приходится возвращаться поздними вечерами. Бывают недели, когда у учителя не остается свободного вечера. Собрания, совещания, экстренные заседания. То кабинеты переустраивай, то придет распоряжение из Риги или Даугавпилса, то выскажет что-то кто-нибудь из сильных мира сего, а ты сиди как проклятая! И помимо всего этого — споры между латышами-балтийцами и латгальцами! Эти споры донимают педагогов гротенской школы больше всего. Поди разберись, как в каком случае действовать: держаться балтизации Латгале или прислушиваться к католическим церковникам, призывающим беречь местные обычаи и держаться заодно с единоверцами в Польше. Каждый требует своего, а ты, учитель, всем угождай. И еще оберегай учеников от политики. Попробуй только понимать вещи по-своему, не так, как этого хотят господа!

«Да, понимать… — вздохнула Айна. — Вот пойми, в чем смысл какого-то там конкордата, заключенного в Риме между католической церковью и латвийским правительством. Для школьного инспектора — это событие огромной исторической важности, а для тебя — новые хлопоты и неприятности».

Айна Лиепа не политик и не желает им быть. Ей кажется, что политика лишает человека и разума, и сердца, Айне же хочется сберечь и то и другое. Но как это сделать, если каждую минуту тебя дергают и терзают, если тебя беспрестанно гоняют, как ветер лист.