Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— В таком случае не остается ничего другого, как разогнать всю эту банду ко всем чертям! — бросил Андрис и смутился. Но, к счастью, секретарь Ош увлекся осуждением непорядков и ересь пропагандиста пропустил мимо ушей.

— Буржуазные партии занимаются разными гешефтами, комбинациями и поэтому недружелюбно настроены к нам, — продолжал Ош. — Ведут себя так, будто нашей партии до судеб латвийского государства нет никакого дела. Будто наша роль, когда создавалось государство, не была решающей. Они теперь даже вспоминать не хотят, как закладывались основы национального государства. Я сам в восемнадцатом году сопровождал товарищей Паула Калныня и Фрициса Мендера к комиссару германского правительства Виннигу. А буржуазные лидеры до полуночи прождали на улице исхода наших переговоров. Теперь они это забыли и готовы нас и большевиков стричь под одну гребенку. Как страшным преступлением, попрекают нас девятнадцатым годом. Кратковременным уходом из Народного совета. Говорят, партия наша совершила предательство. Но какое же это предательство, когда Ульманис заключил договор с ландесвером и обещал баронам и их наемникам землю? Латвийскую землю. Остались бы мы в Народном совете, то оказались бы на положении баронских слуг. Но это вопрос побочный, — сообразил Ош, что слишком разговорился. — Главное относится к вам. Как пропагандист вы не на высоте своих задач. Некоторые товарищи высказываются и порезче, но я с их мнением пока не согласен. Однако вы наломали немало дров. Да, да. И мне трудно понять, как вы могли позволить себе такое. Может, вас к этому побудили, пытались прельстить чем-нибудь? В самом деле — нет? В таком случае просто удивляюсь вам. Напишите о своих действиях исчерпывающий отчет. По всем параграфам и пунктам. К счастью, это не к спеху, завтра, послезавтра разбирать ваш вопрос еще не станут, товарищи будут заняты в работе совета партии. Только отчет должен быть исчерпывающим. Обдумайте, взвесьте все и напишите так, чтобы вам потом не пришлось ни о чем сожалеть.

Андрис спустился в гардероб. Взял пальто, шапку, машинально сунул руку в рукав, долго искал другой и нашел его лишь после того как гардеробщик, перегнувшись через барьер, помог ему.

— Добрый вечер, товарищ Табун! — поздоровался гардеробщик с входящим очкариком. — И вы из Резекне в Ригу?

Так вот каков Табун из резекнеского союза учителей.

За эти несколько часов туман на рижских улицах так сгустился, что пешеход, если бы и хотел быстро передвигаться, не мог: видно не больше, чем на два шага впереди себя. Однако и густой туман иной раз может оказаться полезным. На тебя не влияет окружение, ничто не привлекает твоего внимания, идешь себе не спеша и размышляешь, чтобы разобраться в самом себе.

Объяснение, которое Пилан представит центральному комитету партии, решит многое. В зависимости от того, насколько Андрис будет откровенным, как он охарактеризует людей и события, как сумеет разжалобить читателей донесения. Чтобы все осталось по-прежнему, чтобы Андрис не лишился работы и доверия, он должен посыпать голову пеплом, осудить десятки честных людей, которые, как и он, верны социализму и у которых хватает мужества во всеуслышание заявить о своих сомнениях в хваленой «чистой демократии».

«И тогда я опять останусь совсем один. Как в те далекие дни, когда меня исключили из гимназии, выгнали в январскую ночь под студеное, холодное небо… Но иначе, наверно, нельзя… иначе нельзя…»

Где-то совсем близко посреди улицы, невидимая, протарахтела извозчичья пролетка. Мягко, словно разбрызгивая воду, цокали подковы, и в их монотонном ритме как бы слышался грустный выкрик: «Совсем один, совсем один…»

Что делать? Идти в комнату на Пушечной улице, забраться под одеяло? Разве сможет он это? Или же заглянуть в отделение трудовой молодежи? Еще только восемь часов вечера. А там столько беспокойных и вместе с тем смышленых голов.

В центральном отделении сегодня свободный вечер, хористы и участники разных кружков отдыхают от репетиций, докладов и дискуссий. Парни и девушки наведываются сюда сегодня только мимоходом. Иной по привычке, иной — спасаясь от одиночества, а иной — от хозяев снимаемого им угла, которые приветливы с квартирантом лишь два раза в месяц, в дни, когда им вручают плату за кров и кипяток.

В комнате правления несколько парней листали журналы и играли в шахматы, в вестибюле две пары молодых людей лениво перекидывались белым шариком на пинг-понговом столе. В углу за шкафом, где хранился сценический реквизит самодеятельной труппы, непризнанный поэт Полис разучивал с девчонками слова им же переведенных австрийских молодежных песен. Девушки поддразнивали его глуповатыми вопросами.