Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Но кому сегодня нужны трагические картины? Волнение переполняло ее до краев, захлестывало. Нет, никаких больше трагедий. Она будет писать голубей. Тех самых, сегодняшних, что за окном. И это будет не просто зарисовка с натуры — озябшие голуби, просящиеся в тепло. Это будет произведение о любви, о жизни, единожды данной, неповторимой, прекрасной.

В ней напрягся каждый нерв, хотелось быстрее взять в руки кисть и сделать первый мазок, чтобы потом, уже не отрываясь, на одном дыхании писать и писать…

Ей сейчас никто не был нужен: хотелось побыть одной.

Но Ефросинья Алексеевна пришла, и не одна.

— Знакомьтесь, Верочка, — жена капитана Ястребеня, Алечка. Между прочим, москвичка и дочь профессора.

— Алевтина, — смутилась Аля.

— Сурова Вера.

— Скончаться можно! — затараторила Ефросинья Алексеевна. — Я хорошо знаю вашего папочку. Он раньше был в Минске?

— Был, — подтвердила Аля.

— Ну как же! На кафедре хирургии. Я сопровождала больного на консультацию в Клинический городок. Точно, он… Нет, Верочка, вы только подумайте! — Она болтала, но и одновременно оглядывала мастерскую. С недовольством в голосе проговорила: — А вы и без нас справились. Боже, когда она только успела? Выходит, я Алечку напрасно вытащила? Вы что, не спали?

— Не спала.

— Делать вам нечего, — сказала с возмущением. — Послушайте, Алечка, женщина убирается по ночам. Я же обещала. За Алечкой специально сбегала. Нет, Верочка, вы нехорошо поступили. Не по-соседски, не по-товарищески. Учтите это и больше не повторяйте.

Аля быстро освоилась и, слушая не перестававшую говорить Ефросинью Алексеевну, с нескрываемым интересом рассматривала Верины работы. Этюды с растерзанной птицей, по всей вероятности, произвели на нее сильное впечатление. Но вот Аля перешла к портрету дедушки и сразу преобразилась. То была одна из ранних работ Веры. Старик с копной нечесаных волос, с короткими — щеточкой — усами под крупным носом и хитринкой в глазах. Всего две краски, два цвета — грязно-белый и темно-коричневый, и в них отблеск прятавшегося в глубине кузнечного горна неяркого пламени.

Аля отступила на шаг, еще отступила, зашла сбоку — все смотрела на уставшего кузнеца, и на лице ее был восторг.

— И это ваше? — нерешительно спросила Аля. Ей казалось, что не могла одна и та же рука написать аляповатые натюрморты и этот великолепный портрет старого кузнеца.

Вера кивнула. Ей сейчас было безразлично, что думает о ее работах жена капитана Ястребеня, профессорская дочь, москвичка.

Единственное, чего ей хотелось в эту минуту, — это остаться одной.

— Ну что, девочки, — не успокаивалась Ефросинья Алексеевна, — посидим, чайку попьем. У меня со вчерашнего вечера остался торт. Верочка, ставьте чай. Я мигом.

Она убежала, а Аля, все еще находясь под впечатлением портрета, пошла вслед за Верой на кухню.

— Как я жалею, что родилась в семье врача! Даже врачей, — поправилась она. — У меня дедушка врач. И папа тоже. У вас такая интересная жизнь!..

— У меня? — Вера наполняла чайник водой.

— У всех пограничников. И у вас тоже. До тех нор, пока муж учился в академии, я эту жизнь знала только по фильмам. Бегают люди, суетятся, кого-то ловят, стреляют, тренируют злых псов-ищеек… И по плохоньким книгам.

— А теперь думаете по-другому? Напрасно, все так и есть, как вы себе представляли, живя в Москве. — Вера не скрывала злой иронии: ей с первого взгляда не понравилась эта восторженная дурочка.

— И все-таки я передумала, — ответила Аля, жестикулируя. — Передумала и готова следовать за мужем на Дальний Восток. Он рвется туда и, знаю, не успокоится, пока своего не добьется. Поеду к черту на кулички за мужем, если кулички эти существуют в природе.

— Подождите, отведаете и вы этих чертовых куличек. А с меня достаточно. Сыта по горло. Не торопитесь, дорогая, туда всегда успеется. Живите в городе. Пока держат, живите. Ваше от вас не уйдет.

— Что город! Я двадцать три года прожила в Москве. Иногда гостила у дедушки на даче. Но это, наверное, не в счет. И, поверьте, ни дня в деревне. — Аля принялась перетирать чашки, выставленные Верой на стол, и продолжила: — Моя мама тоже коренная москвичка. Потомственная. Ей скоро пятьдесят пять, а ни дня не работала. То есть не была на службе — все дома и дома. Занималась домом, нас растила. И что в итоге?.. Да ничего хорошего.

Раздражение исчезало, и Вере начинала нравиться Алечка Ястребень. Очевидно, непосредственностью и простотой, той не нарочитой простотой, какая всегда подкупает.