Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Лазарев с саперами приехал с наступлением темноты — задержались в дороге из-за поломки машины, и полковник был немало удивлен, увидев начальника штаба сидящим на корточках подле гудевшей железной печки в спальном помещении. Пламя лихо билось о железные стенки, на лице начальника штаба плясали отсветы огня, и он, подбрасывая березовые коротыши — рядом с печкой их лежала высокая горка, — сильно щурил глаза.

Суров сидел без света. Один. Было видно, как дымились паром галифе и верха голенищ. Вокруг раскаленной бочки, на стульях, тоже исходя паром, сушилось его белье.

— Вот где блаженство! — воскликнул Лазарев, войдя и остановясь у порога. Потер одна о другую озябшие руки. — Ну прямо Ташкент. Благодать. Присяду и я к огоньку. — Он подошел к печке, присел рядом с Суровым на корточки. — Прибыл, как велено, — не то доложил, не то сказал по-простецки и пожал Сурову руку. — Раньше никак не мог. Кручусь, верчусь, суток мало… Все почему-то думают, что у тыловиков легкий хлеб.

— В мой огород камушек?

— Догадайся, мол, сама, как в песне поется. Карпов кого хочешь научит вертеться. — Лазарев умолк, потер ладонями щеки и только тогда отряхнул папаху и швырнул ее на ближайшую койку. — Что в потемках сидите? — И не дождавшись ответа, повернул выключатель.

Суров надел на себя горячую, не совсем еще просохшую тужурку, подбросил в печку поленце, прикрыл дверцу. Все те справедливые слова упрека, которые он собирался сказать начальнику тыла, так и просились с языка, но он почему-то не торопился произнести их. Нет, сетования Лазарева не разжалобили его — у всех дел по горло. Он лишь пожалел, что полковник приехал только сейчас, когда в спальне тепло и времянки гудят и дышат жаром по всем жилым помещениям.

— За помощь спасибо, — будто догадавшись, о чем думает Суров, проговорил Лазарев. — Удивляюсь, как это Пестрак сам не допер. Умный ведь мужик и хозяйственник хороший. У него везде порядок. Вы поглядите, какой тут ажур!

Над двумя рядами аккуратно заправленных коек горел мягкий розовый свет. В помещении, называемом по старинке казармой, сверкали белизной поставленные кверху углом подушки и белые полоски подвернутых простыней на темно-синих шерстяных одеялах. Между койками лежала красная ковровая дорожка с двумя зелеными поясками по краям, а между двойными рамами алели на белой вате гроздья калины.

— Вашими бы устами да мед пить, — съязвил Суров.

— Не без того, — серьезно ответил Лазарев и зло пнул носком сапога ржавую батарею. — Вы хотели спросить, не мучает ли меня совесть? Еще как мучает, Юрий Васильевич! Давно и безуспешно. И, поменяйся мы местами, я бы знаете какую отдал команду?

Они остановились друг против друга. Один высокий, нахмуренный, другой — внешне спокойный, с проступившей седовато-черной щетиной, отчего щеки казались сизыми.

— Какую?

Лазарев взял Сурова за пуговицу тужурки.

— Я бы сказал так: «Уважаемый товарищ Суров». Нет, так плохо. Надо без «уважаемый». Надо проще и суше. Этаким официальным тоном: «Товарищ Суров! Если завтра к утру, в крайнем случае к обеду, ты не задействуешь у Пестрака паровое отопление, объясняться будем на парткомиссии. Чтобы такого безобразия я больше не видел». Пожалуй, и про безобразие плохо. Это надо в подтексте, так сказать, донести, нельзя начальству чувств выказывать, надо, чтобы подчиненные сами о них догадывались. А закончил бы строго по-деловому: «Вопросы есть?» — Лазарев отпустил пуговицу и смахнул пальцами с подоконника натекшую с запотевших стекол лужицу.

Суров слабо улыбнулся.

— Считайте, что с такой просьбой я к вам уже обратился.

— С приказом, дорогой вы мой, с приказом, Юрий Васильевич. Какие еще просьбы!

— Давайте не ловить блох. — Сурову становился тягостен этот разговор.

Лазарев тяжело вздохнул и стал смотреть куда-то в пространство.

— Давайте, Юрий Васильевич, давайте не будем. Да вот беда какая, Юрий Васильевич, командир вы мой строгий, вашего приказа я не могу выполнить, хоть вы меня на парткомиссию приглашайте. Не могу — и все тут. Сознаю свою беспомощность, людей стыдно — я ведь не бездушный человек, мне тоже совестно на это безобразие смотреть. — Он сделал несколько шагов и остановился у выхода из спального помещения. — Поглядели бы, что на одной из застав делается! Там новенькое, с иголочки, оборудование порвало как есть. А где новое достать — ума не приложу. А надо. Там ведь тоже люди. У Пестрака-то раз плюнуть — на пару дней всего трудов-то, и грейся себе на здоровье. А там надо начинать с нуля. Дай бог за две недели справиться. Спросите, зачем рассказываю?