Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Было далеко за полночь. У калитки остановилась машина. Хлопнула дверца. Барчин поняла, что приехал отец, и кинулась отпирать калитку.

Только что уснувшая Хамида-апа поднялась с кровати, надела халат и зажгла лампу.

На айване послышались тяжелые шаги мужа. Даже по его шагам научилась она определять, насколько он устал и какое у него настроение. Барчин вынесла отцу чистое полотенце. Хамида-апа заспешила на кухню подогревать еду, но Хумаюн-ака остановил ее:

— Не утруждай себя, я не хочу есть. Завари только чаю и найди мой валидол, при мне не оказалось ни одной таблетки.

Вид у него был усталый, лицо осунулось, глаза запали.

— Не дают вам ни днем, ни ночью покоя! И что за работа! Нельзя разве всякие там собрания днем проводить? — зачастила Хамида-апа.

— Дня не хватает, — грустно усмехнулся Хумаюн-ака. — В Карши приехал Усман-ака, ну и, конечно, там собрались все секретари райкомов. Обсуждали важный вопрос.

— У вас всегда все вопросы важные! — досадливо махнула рукой Хамида-апа.

— А этот был особенно важный. Сама понимаешь, иначе не приехал бы сюда Усман-ака.

— Может, хоть немножко поедите?

— Нет. Постели мне, утром надо встать пораньше…

— Папа, я написала письмо, — сказала Барчин.

— Хорошо, дочка, завтра почитаем. — Хумаюн-ака отпил из пиалушки несколько глотков горячего чая и положил под язык таблетку валидола. Некоторое время сидел молча, потом задумчиво проговорил: — Да, здоровье для человека главное. Говорят, до пятидесяти лет человек прислушивается к советам друзей, а после пятидесяти — к своему сердцу…

— Вам же давно за пятьдесят! — сказала в сердцах Хамида-апа. — Человек в вашем возрасте должен немножечко беречь себя. Можно ли голодному, усталому таскаться по ночам за двести километров!

— Выбирай слова, дорогая, я не таскаюсь, служба.

— Служба, служба! Вспомните-ка, что стало с Сабирджаном, который работал, как вы, пока не загнал себя?!

— Ты говоришь глупости, — резко сказал Хумаюн-ака, уже раздеваясь.

— Мама, прекратите! — сказала Барчин, разбирая отцу постель. — Ложитесь, папа, вы устали.

— Спасибо, доченька… Сегодня я встретился с одним председателем колхоза, — сказал Хумаюн-ака, раздеваясь. — В самом начале нашей беседы, не произнеся еще ни одного слова, он вынул из кармана записную книжку и начал зачитывать мне всякие там цифры, проценты, относящиеся к его хозяйству. «А в каком положении дети?» — спрашиваю у него. «Какие дети?» — удивился он. «Обычные», — говорю. «Вы спрашиваете про детей колхозников?» — «Ну конечно». Он мнется, листает свой блокнот, а потом заявляет: «У меня про это ничего не записано. Вам цифры нужны?» — «Если и детей можете перевести на цифры, то давайте!» — сказал я. И сам не удержался от смеха. «Про малышей мы в тетрадях не пишем. У них есть мамы, бабушки, пусть они и смотрят за ними, и записывают, что надо. А наше дело — в тетрадь записывать большие вопросы!» — говорит он, удивленный моему неуместному, на его взгляд, смеху. Вот потеряет этот председатель свой блокнот, и считай — голову потерял… Надо поощрять тех, кто по-настоящему трудится в поле, а не тех, кто жонглирует цифрами. Так сказал сегодня Усман-ака. Нельзя, чтобы трудился Эшмат, а авторитет обретал Ташмат. А нередко бывает, что велеречивые Ташматы хватают ордена…

— Спокойной ночи, папа, спите, — сказала Барчин, укрывая отца одеялом. — Повернитесь на правый бок.

— Ладно, доченька, — сказал Хумаюн-ака, подчиняясь ей, и обратился к жене: — Разбуди меня пораньше, хорошо? В половине шестого.

— Ложитесь в третьем часу, а в шесть уже хотите быть на работе? Разбужу в половине десятого или в десять! — сказала Хамида-апа и погасила лампу.

Тихо стало в доме. Где-то на окраине залаяли собаки да поблизости спросонок прокукарекал петух, но тут же смолк. Видно, понял, что ошибся, что рано еще возвещать наступление утра.

…Издали донесся тревожный гудок паровоза. Барчин увидела зеленые вагоны, битком набитые военными. К ним нельзя подступиться. Провожающие что-то кричат, машут руками. Оттеснили Барчин на самый край перрона. И вот… она увидела Арслана. Он в гимнастерке защитного цвета, туго перепоясан широким ремнем, на голове пилотка, за спиной винтовка. Он поднялся на подножку вагона и ищет взглядом кого-то. Барчин стала изо всех сил работать локтями, чтобы протиснуться к нему. Закричала: «Арслан-ака я здесь! Арслан-ака-а!» И проснулась от собственного крика.

Комната была наполнена золотистым светом. Косой луч солнца через открытое окно падал на кровать Барчин. Простыня, которой она укрывалась, была скомкана и лежала у ног. Барчин накинула легкий халат и вышла из своей комнаты. Кровать отца уже была прибрана. Мать во дворе сидела одна за столом, стоявшим под старой раскидистой шелковицей, и пила чай.