Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Я совсем не больна! Я чувствую себя хорошо, — возразила Хафиза.

— Еще как больна! — сказала мать сердито. — Здоровый человек разве станет глотать таблетки?

— Довольно. Ты мешаешь нам говорить, — сурово заметил отец. Обернувшись снова к Хафизе, улыбнулся: — Я не говорю, что ты больна. Но тебе надо отдохнуть. Да и мне это совершенно необходимо, поверь, милая. Может, нам удастся всей семьей поехать в Ялту или в Гагры… Ну как, ты согласна?

Хафиза молчала.

— Ну, вот и хорошо, — сказал отец, вставая. — Будем считать, что семейный совет пришел наконец к одному мнению. Ффу, ну и задали вы мне работенки.

Пулатджан Садыкович кивнул жене — дескать, посиди, поговори с ней — и вышел. Едва за ним закрылась дверь, Хафиза схватила руку матери и, не в силах уже сдержать слез, заговорила, захлебываясь:

— Мама, не сердись на меня. Поверь, я не виновата. Сама не знаю, как получилось. Ой, дура я! Дура…

— Что было, то прошло, доченька, — сказала Нафиса-апа дрогнувшим голосом. — Помню, мне было столько же, сколько тебе сейчас, когда мой отец заявил, что решил меня выдать замуж за Худайберди-кривоноса. Так я чуть не повесилась. Раздобыла веревку и заперлась в летней ашхане. «Уж лучше умереть, чем достаться этому человеку с обезьяньим носом», — решила я. Отец успел взломать дверь и хорошенько выпорол меня той веревкой. Но свадьбу все же отложили. А вскоре, к моему счастью, я познакомилась с твоим отцом. Он у нас на текстильной фабрике работал, где я мотальщицей была, и заочно учился на учителя. За него и вышла. Отыскала все же свое счастье. А реши себя жизни — чего бы добилась?.. Вот как бывает, доченька. К настоящему-то счастью дороженька не легкая. Только сильный может одолеть ее. Мы, женщины, физической-то силы лишены. Свой этот недостаток силой духа должны возмещать. Помни об этом, дочка, и не горюй. Найдешь свое счастье.

Утром Ташбиби-буви встала ни свет ни заря. Наверно, раньше всех в махалле встала. И начала хлопотать по хозяйству, сновала из конца в конец двора, наводила порядок. Предстоящее путешествие в Фергану разволновало ее, глаз сомкнуть не смогла.

Ташбиби-буви, привыкшая все делать медленно, неторопливо, вдруг снова обрела сноровку и быстроту, с которыми рассталась этак лет сорок назад. И как не радоваться, если в преклонных годах оказываешься нужной своим детям. Нисколько не правы те, что говорят, будто человек на старости лет становится обузой для окружающих, никому не нужным — ни чужим, ни своим. Неправду болтают люди. Вот ее, к примеру, уговорили поехать в Фергану. Да разве она там будет обузой детям? Нет, конечно. Станет нянчить меньшего внука, помогать невестке готовить обед, прибирать в комнатах. Скорее, наоборот — не старики нуждаются в молодых, а молодежь нуждается в стариках. Так-то оно вернее…

Старуха прошла в свою комнату, перебрала все свои вещи. То, что хотела взять с собой, сложила в чемодан. Остальные аккуратно поскладывала обратно в сундук и в тахмоны с дверцами — вделанные прямо в стену большущие шкафы. Усталая, опустилась на матрац, перевела дух… Она уже приготовилась к отъезду. Раньше всех.

Бежевая «Волга» катилась по извилистой горной дороге, притормаживала на спусках и крутых поворотах. Когда же она шла на подъем, Хафиза жалела, что у машины нет крыльев. Крылья вознесли бы их над утесами и пропастями, над ореховыми рощами и водопадами, над густыми кустами можжевельника и белеющими в складках гор снегами… Хафиза впервые ехала в Фергану на машине. И не могла сидеть спокойно. Ерзала на сиденье, вертелась во все стороны. Ей хотелось разом увидеть и изумрудные горы, опоясанные, словно кушаком, серой лентой шоссе; и облака, лежавшие на вершинах, словно барашковые шапки; розоватые, блестящие на солнце скалы, огромные, нависшие над самой дорогой. У Хафизы замирало сердце, когда они проезжали под ними. Скалы загораживали солнце, темно, холодно было у их подножий.

За поворотом они неожиданно окунулись в море золотистого света. Дорога круто забирала вправо, а налево, за белыми бетонными столбиками, была пропасть. Хафизе почудилось вдруг, что она у самого края земли: дальше ничего нет, голубизна, и только. Постепенно сквозь тонкую кисею показалась далеко внизу долина. На дне ее извивалась река Охангаран, казавшаяся отсюда узкой голубой лентой. Хафиза вздохнула. Ну почему же нельзя полететь сейчас над долиной, как вон та орлица? Вдоволь наглядеться бы на раскинувшиеся у подножий гор сады, на рассыпавшиеся по взгорьям, точно маковые зерна, отары, на золотые хлеба, колышущиеся, волнующиеся под ветром, как море!